"Белла Ахмадулина. Много собак и собака " - читать интересную книгу автора

не солгал, передав через мадам Одетту, что болезнь его, к сожалению,
усугубилась.
- Здравствуй, Асхат, - сказал Шелапутов. - Позволь войти и посидеть
немного?
Старик приветливо махнул рукой, покореженной северным ревматизмом, но
не утратившей ловкости и красоты движений. Ничего не помнил, все знал
Шелапутов: час на сборы, рыдания женщин и детей, уплотнившие воздух, молитвы
стариков, разграбленная серебряная утварь, сожранная скотина, смерть
близких, долгая жизнь, совершенство опыта, но откуда в лице этот покой, этот
свет? Именно люди, чьи бедствия тоже пестовали увеличивающийся недуг
Шелапу-това, теперь были для него отрадны, успокоительны и целебны. Асхат
плел, Шелапутов смотрел.
Подойдя к своей калитке, он застал пленительную недостижимую Ингурку
вплотную приблизившейся к забору: она отчужденно скосила на него глаза и
условно пошевелила хвостом, имеющим новое, не относящееся к людям выражение.
Собаки в изнеможении лежали на земле, тяжко дыша длинными языками, и только
рыжий голосистый малыш пламенел и звенел.
И тогда Шелапутов увидел Собаку. Это был большой старый пес цвета львов
и пустынь, с обрубленными ушами и хвостом, в клеймах и шрамах, не скрытых
короткой шерстью, с обрывком цепи на сильной шее.
- Се лев, а не собака, - прошептал Шелапутов и, с воспламенившимся и
уже тоскующим сердцем, напрямик шагнул к своему льву, к своей Собаке,
протянул руку - и сразу совпали выпуклость лба и впадина ладони.
Пес строго и спокойно смотрел желтыми глазами, нахмурив для мысли
темные надбровья. Шелапутов осторожно погладил зазубрины обкромсанных ушей -
тупым ножом привечали тебя на белом свете, но ничего, брат мой, ничего. Он
попытался разъединить ошейник и цепь, но это была сталь, навсегда
прикованная к стали, - ан ничего, посмотрим.
Шелапутов отворил калитку, с раздражением одернув оранжевого крикуна,
ринувшегося ему под ноги: "Да погоди ты, ну-ка - пошел". Освобожденная
Ингурка понеслась вдоль моря, окруженная усталыми преследователями. Сзади
медленно шел большой старый пес.
Так цвел и угасал день.
Пристанище Шелапутова, расположенное на отшибе от благоустройства дома,
не отаплива-лось, не имело электрического света и стекла в зарешеченном
окне. Этой комнаты гнушались прихотливые квартиранты, но ее любил Шелапутов.
Он приготовился было уподобиться озябшим розам, как вдруг, в чепчике и шали,
кокетливо появилась мадам Одетта и преподнесла ему бутылки с горячей водой
для согревания постели. Он отнес эту любезность к мягкосердечию ее покойного
мужа, сведущего в холоде грустных ночей: его робкая тень и прежде заметно
благоволила к Шелапутову.
Красное солнце волнующе быстро уходило за мыс, и Шелапутов следил за
его исчезновени-ем с грустью, превышающей обыденные обстоятельства заката,
словно репетируя последний миг существования. Совсем рядом трудилось и
шумело море. Каждую ночь Шелапутов вникал в значение этого мерного
многозвучного шума. Что знал, с чем обращался к его недалекости терпеливый
гений стихии, монотонно вбивающий в каменья суши одну и ту же непостижимую
мысль?
Шелапутов возжег свечу и стал смотреть на белый лист бумаги, в котором
не обитало и не проступало ничего, кроме голенастого шестиногого паучка,