"Белла Ахмадулина. Много собак и собака " - читать интересную книгу автора

ладонями, спасая от забытья и падения. Так он сидел, укачивая свою голову,
уговаривая ее, что это просто продолжение нелепой и неопасной путаницы,
преследующей его, что он ни при чем и все обойдется. Он хотел было отпить
вина, но остерегся возможного воспоминания о нежном обезболивании,
затмевающем и целующем мозг в обмен на струйку души, отлет чего-то, чем
прежде единственно дорожил Шелапутов. Оставался еще пакет с - прежде
запиской, звавшей его скорее окрепнуть и вернуться в обширное покинутое
братство... уж не те ли ему писали, с кем он только что стоял в очереди,
дальше которой он не помнил и не искал себе родни?., ибо есть основание
надеяться на их общее выступление на стадионе. "Как - на стадионе? Что это?
С кем они все меня путают?" - неповоротливо подумал Шелапутов и увидел
каменное окружье, схлестнувшее арену, белое лицо толпы и опустившего голову
быка, убитого больше, чем это надо для смерти, опустошаемого несколькими
потоками крови. К посланию был приложен бело-черный свитер, допекавший
Шелапутова навязчивыми вопросами о прошлом и будущем, на которые ему было бы
легче ответить, обладай он хотя бы общедоступным талантом различать запахи.
Брезгливо принюхав-шись и ничего не узнав, он накинул свитер на спину и
завязал рукава под горлом, причем от очереди отделился низкорослый
задыхающийся человек и с криком: "Развяжи! Не могу! Душно!" - опустошил
забытый Шелапутовым стакан.
Шелапутов поспешил развязать рукава и пошел прочь.
Вещь, утепляющая спину, продолжала свои намеки и недомолвки, и
близорукая память Шелапутова с усилием вглядывалась в далекую предысторию,
где неразборчиво брезжили голоса и лица, прояснявшиеся в его плохие ночи,
когда ему снился живой горючий страх за кого-то и он просыпался в слезах.
Все расплывалось в подслеповатом бинокле, которым Шелапутов пытал былое, где
мерещилась ему мучительная для него певичка или акробатка, много собравшая
цветов на полях своей неопределенной деятельности. Уж не ее ли был его
свитер? Не от нее ли с омерзением бежал Шелапутов, выпроставшись из кожи и
юркнув в расщелину новой судьбы? Ужаснувшись этому подозрению, он проверил
свои очертания. К счастью, все было в порядке: бесплотный бесполый силуэт
путника на фоне небосвода, легкая поступь охотника, не желающего знать, где
сидит фазан.
Возвращаясь, Шелапутов встретил слоняющегося Гиго, без скуки
изживающего излишек сил и времени. Сохаторослый и стройный, он объедал
колючие заросли ежевики и вдруг увидел сладость слаще ягод: бело-черный
свитер, вяло обнимавший Шелапутова.
- Дай, дай! - заклянчил Гиго. - Ты говорил: "Гиго, не бей собак, я тебе
дам что-нибудь". Гиго не бьет, он больше не будет. Дай, дай! Гиго наденет,
покажет Кетеван.
- Бери, бери, добрый Гиго, - сказал Шелапутов. - Носи на здоровье, не
бей собак, не трогай Кетеван.
- У! Кетеван! У! - затрубил Гиго, лаская милую обнову.
Шелапутов сделал маленький крюк, чтобы проведать двор писателя, где его
знакомый старый турок плел из прутьев летнюю трапезную, точное подражание
фольклорной крестьян-ской кухне с открытым очагом посредине, с крюком над
ним для копчения сыра и мяса. Прежде чем войти, Шелапутов, вздыбив невидимую
шерсть, опушившую позвоночник, долго вглядыв-ался в отсутствие хозяина дома.
Прослышав о таинственном Шелапутове, любознательный писатель недавно
приглашал его на званый ужин, и перепуганный несостоявшийся гость нисколько