"Белла Ахмадулина. Много собак и собака " - читать интересную книгу автора

ему вспышками глаз и робкого смеющегося рта, соловьиными пульсами запястий,
висков и лодыжек и уже переместилась и сияла в отдаленье, ничуть не темней
остального воздуха, его сверкающей дрожи.
Сзади донесся многократный стук плодов о траву, это Пыркин заехал
инжировому дереву: он ненавидел инородцев и лучшую пору жизни потратил на
выдворение смуглых племен из их родных мест в свои родные места.
Шелапутов пошел вдоль сквозняка между морем и далекими горами, глядя на
осеннее благоденствие угодий. Мир вам, добрые люди, хватит скитаний, хватит
цинги, чернящей рот. Пусторукий и сирый Шелапутов, предавшийся проголоди и
беспечности мыслей, рад довольст-ву, населившему богатые двухэтажные дома.
Здравствуй, Варлам, пляшущий в деревянной выдолбине по колено в крови на
время убитого винограда, который скоро воскреснет вином. Здравствуй, Полина,
с мокрым слитком овечьего сыра в хватких руках. Соседи еще помнят, как
Варлам вернулся из долгой отлучки с чужеродной узкоглазой Полиной,
исцелившей его от смерти в дальних краях, был отвергнут родней и один
неистово гулял на своей свадьбе. Полина же заговорила на языке мужа о том о
сем, о хозяйстве, как о любви, научилась делать лучший в округе сыр и
оказалась плодородной, как эта земля, без утайки отвечающая труду избытком
урожая. Смиренные родные приходили по праздникам или попросить взаймы денег,
недостаю-щих для покупки автомобиля, - Полина не отказывала им, глядя поверх
денег и жалких людей мстительным припеком узкоглазья. Дети учились по разным
городам, и только первенец Гиго всегда был при матери. Здравствуй и ты,
Гиго, втуне едящий хлеб и пьющий вино, Полине ничего не жаль для твоей
красоты, перекатывающей волны мощи под загорелой цитрусовой кожей. А что ты
не умеешь читать - это к лучшему; все книги причиняют печаль. Да и сколько
раз белотелые северянки прерывали чтение и покидали пляж, следуя за тобой в
непроглядную окраину сада.
На почте, по чьей-то ошибке, из которой он никак не мог выпутаться,
упирающемуся Шелапутову вручили корреспонденцию на имя какой-то Хамодуровой
и заставили расписаться в получении. Он написал: "Шелапутов. Впрочем, если
вам угодно, - Хамов и Дуров". Терзаемый тревогой и плохими предчувствиями,
утяжелившими сердцебиение, вдруг показавшееся неблагополучным и ведущим к
неминуемой гибели, он не совладал с мыслью о подземном переходе, вброд
пересек мелкую пыльную площадь и вошел в заведение "Апавильон".
Стоя в очереди, Шелапутов отдыхал, словно, раскинув руки, спал и плыл
по сильной воде, знающей путь и цель. Числившийся членом нескольких союзов и
обществ и почетным членом туманной международной лиги, он на самом деле был
только членом очереди, это было его место среди людей, краткие каникулы
равенства между семестрами одиночества. Чем темней и сварливей было
медленное течение, закипающее на порогах, тем явственней он ощущает нечто,
схожее с любовью, с желанием жертвы, конечно, никчемной и бесполезной.
Он приобрел стакан вина, уселся в углу и стал, страдая, читать.
Сначала - телеграмму: "вы срочно вызываетесь объявления выговора занесением
личное дело стихотворение природе итог увядания подводит октябрь". Эта
заведомая бессмыслица, явно нацеленная в другую мишень, своим глупым
промахом приласкала и утешила непричастного уцелевшего Шелапутова. Если бы и
дальше все шло так хорошо! Но начало вскрытого письма: "Дорогая дочь, я
призываю тебя, более того, я требую..." - хоть и не могло иметь к нему
никакого отношения, страшно испугало его и расстроило. Его затылок набряк
болью, как переспелая хурма, готовая сорваться с ветки, и он стиснул его