"Михаил Ахманов. Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне. Книга 2)" - читать интересную книгу автора

оружие, Саймон спросил: - Откуда она вообще взялась? Ей же пятьсот лет,
парень!
Проказа хитро прищурился.
- Ты - человек ученый, брат Рикардо, тебе виднее. А я скажу, что от
Мигеля слышал: дескать, когда наши драпали из Одессы от срушников, то
грабанули военные склады со старым добром - все вывезли подчистую, что
уместилось в их корытах. Потом была свара с дружинниками и дому; тиками,
Большой Передел и куча Малых... Винтари у народа поотбирали, да только все
не отберешь - винтарь такая штука, что сам к рукам липнет. Да разве один
винтарь? Вон, в Колдобинах, пулемет есть, "максимом" прозывается... Однако
неразговорчивый, без лент.
"Дальше в лес, больше дров, - подумал Саймон, стараясь извлечь самое
ценное из этого ливня информации. - Большой Передел и куча Малых... свара с
дружинниками и домушниками... а еще - когда наши драпали из Одессы... из
той Одессы, где нынче ветер гуляет над пепелищем..." Сотня вопросов
вертелась у Саймона в голове, но, не желая пришпоривать скакуна удачи, он
спросил лишь об одном:
- Этот Мигель... Кто он такой, Проказа?
- Учитель наш и писарь, из городских, из Рио. Ссыльный, хоть и не враг
народа. Попал за какие-то вины в кибуц, на свекле чуть не подох, да дядька
Иван его на бычков сменял. Голова! Одно слово, городской! Будет тебе, брат
Рикардо, с кем умные речи говорить, а заодно и кружку опрокинуть.
- Я не пью, - сказал Саймон.
- Никто не пьет, батюшка. Все только выпивают. С этими словами рыжий
хлестнул мулов, и они въехали в городок. Саймон, ожидавший увидеть дома из
бревен, кaк в Смоленске, с просторными окнами, крылечками и верандами, был
разочарован: тут строили по южноамериканским образцам, и беленые глиняные
стены под черепичными кровлями тянулись вдоль пыльной улицы глухим и жарким
монолитом. Его рассекали лишь узкие двери, закрытые или распахнутые. Иногда
путнику удавалось заглянуть во дворик - тоже вымощенный утоптанной глиной,
с неизменным деревом посередине, с очагом и крохотным бассейном или
цистерной для воды. Но эти патио, как и знакомый быт небольших городков
Латмерики и Южмерики, не занимали Саймона; он глядел на людей. Белых и
смуглых, с кожей оттенка бронзы или цвета густого кофе, с негроидными или
славянскими чертами, с глазами голубыми, карими и темными, как бразильская
ночь, с шапкой курчавых черных волос или с льняной, выгоревшей на солнце
гривой, с каштановыми локонами, с рыжими патлами, точно такими, как у Пашки
Проказы... Это было поразительное зрелище - не потому, что в Разъединенных
Мирах не случалось смешения рас, но совсем по иной причине: инстинктивно
Саймон готов был услышать испанскую речь, португальскую или английскую,
однако здесь говорили по-русски. И это казалось странным, будто он внезапно
сделался зрителем какой-то неправдоподобной оперетты. Обличья - вавилонское
столпотворение, а язык - один... Тот самый, что вывезен из Одессы - со
всем, что уместилось в кораблях... "Где они, кстати?.. - мелькнула мысль. -
Где флот, преодолевший океан? Сгнил? Проржавел? Или пошел в переплавку?"
Раздумья Саймона прервались; фургон выехал на площадь. Она была
прямоугольной, и в дальнем узком ее конце стояла церковь со звонницей -
маленький белый храм о пяти маковках с крестами, в привычном Саймону
православном стиле. Казалось, его должны окружать бревенчатые избы и
терема, но на церкви русский колорит кончался: четыре других строения на