"Михаил Ахманов. Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне. Книга 2)" - читать интересную книгу автора

всегда проблемы. Что же касается отморозков, то они определенно были
изгнанниками - но не из тех, какие готовы выращивать скот или копаться в
навозе. Местные с ними как-то справлялись, но года четыре назад явился из
Рио дон Огибалов, бывший "плащ" либо "штык", и взял отморозков под крепкую
руку. Теперь все ранчеро платили дань - не только "белый" и "черный" налоги
(в чем их разница, Саймон понять не сумел), но также "особый огибаловский".
Что, впрочем, от грабежей и насилий не спасало, только звались они не
грабежами, а экспроприациями. Видно, дон Огибалов был человеком
образованным.
На вопрос, куда же смотрят власти, рыжий заметил, что смотрят они за
Парашку-реку, где гуляют в пампасах вольные гаучо. А как не смотреть? За
Харбохой "железка" идет к горам и к Санта-Севаста-ду-Форталезе, что в Чили,
за горами; река там широкая, не переплюнешь, а мост один - древний мост, но
крепкий, четыреста лет стоит, теперь такие строить не умеют. Захватят гаучо
мост, не будет в Рио, Херсусе и Дона-Пуэрто ни шерсти, ни руды. Шерсть, она
ведь тоже с гор, от лам, а с Пустоши шерсть не возьмешь, ламы тут дохнут -
от жары, поноса и общей слабости. Так что властям на Пустошь плевать, у ней
заботы поважнее: мост, Харбоха и гаучо. Особенно гаучо. За голову полсотни
монет дают, на трех лошаков хватит!
Саймон хотел полюбопытствовать насчет врагов народа из Харбохи,
растерзанных возмущенными жителями, а заодно и о том, гуляют ли гаучо лишь
за Параной или и в Пустошь заглядывают, но колеса фургона уже грохотали по
деревянному мосту, за коим возвышались первые городские строения. Над
мостом была арка с надписью: "Добро пожаловать в Дурас", и под ней Проказа
натянул поводья и остановил фургон.
- Ты, брат Рикардо, ряску не снимешь? Одежонка-то заметная... Вдруг
огибаловские в корчме сидят? А нам мимо ехать...
Саймон молча стянул рясу, оставшись в распахнутой на груди рубахе. У
шеи она не сходилась; так как шея у него была мощной, под стать плечам, и
рубаха покойного священника уже трещала под мышками.
Рыжий, наклонившись, шарил под сиденьем и чертыхался вполголоса.
Наконец он извлек огромное ружье и патронташ, пересчитал патроны и с лязгом
передернул затвор. Блик света попал в глаза Саймону, он сощурился,
покосился на оружие и вдруг почувствовал, как у него холодеет под сердцем.
Это была реликвия, музейный экспонат, но вполне ухоженный, надраенный до
блеска и готовый к бою. Массивный вороненый ствол, рукоять затвора с
шариком на конце, приклад, отполированный прикосновением ладоней...
Трехлинейка... Винтовка Мосина, двадцатый век... Точнее, самое его
начало...
- Откуда? - произнес Саймон, с невольным трепетом погладив нагретый
солнцем ствол.
- Хороший винтарь... Такого в городе не встретишь, разве что в наших
краях. Конечное дело, не карабин, но хоть стар, да верен, - откликнулся
Пашка-Пабло и пояснил: - От дядьки Ивана, от паханито нашего. Он дал. У нас
в Семибратовке четыре таких винтаря. Пули сами льем, а вот порох...
- Погоди. - Саймон поднял реликвию в ладонях, ощущая ее надежную
тяжесть. Весила она побольше, чем русская винтовка "три богатыря" с
подствольным гранатометом и огнеметом, что выпускалась в Туле для
спецчастей ООН, и была, разумеется, не столь смертоносной, но что-то их
роднило: так в лице потомка проглядывают черты прадеда. Снова погладив