"Михаил Ахманов. Ливиец" - читать интересную книгу автора

комнаты гостей - на Море Калорис, пышущее зноем за силовыми экранами, в трех
километрах к востоку от кратерной стены. Пара Туманных Окон, перекрывающих
сечение галереи, позволяет обойти ее, не заглядывая в холл. Если начать с
левого Окна, рядом с которым изображение стада жирафов, то до угла будет
шестнадцать шагов, потом тридцать два вдоль фронтона, поворот, и снова
шестнадцать до правого Окна. Семнадцатый шаг уже не на Земле, а на Меркурии,
и здесь всё повторяется: поворот, прогулка вдоль фронтона, еще поворот, и к
левому Окну. Шагая по галерее, я озираю свой бьон, свое поместье на границе
двух миров: то бурые скаты и желтый песок под голубыми небесами, то
выжженный обрывистый склон, багровые и алые камни, и над ними - краешек
гигантского солнца Меркурия.
Но сейчас я не собирался мерить шагами галерею. Всему свое время: час
любви сменяет отдых, а беседу с другом - труд. Во всяком случае, так
заведено у нас, людей, и этим мы отличаемся от Носфератов, Галактических
Странников, или, к примеру, от мыслящей плесени с третьей планеты Альтаира.
Не терплю работать в кабинете. Я полевой агент, меня, как волка, ноги
кормят, и потому работа воспринимается мной как активное действие.
Мыслительный процесс тоже связан с движением - для этого и существует
галерея, тридцать два шага от угла до угла. Кабинет скорее дань традиции,
символ достоинства магистра, нечто совсем не обязательное для реальных дел.
В конце концов, каждый из нас, музыкант ли, художник, историк или математик,
работает с компьютерной сетью, а войти в нее можно в любой точке земного,
околосолнечного или межзвездного пространства. Кабинеты для этого не нужны.
Оксинитовые стены галереи, раньше прозрачные, чуть потемнели, поглощая
избыточный свет. Я сбросил одежду и обувь, щелкнул пальцами - дверь отъехала
в сторону, и солнечное сияние поглотило меня. Каменные ступеньки под босыми
подошвами были горячи, пара солнц, повисших в небе и отраженных в стене,
струила яростный жар на грудь и спину, ветер швырял песок в лицо. Полдень,
самое пекло, самое страшное место Сахары... Ни один из психогенных
носителей, в чьи тела я вселялся, не выдержал бы тут и трех часов; любой
высох бы под этим солнцем, отдал бы воду жизни, как говорили темеху*, мои
соплеменники. Их тела и тело Гибли, ливийского вождя, военачальника фараона
Яхмоса - были не такими совершенными, как наши, не способными сопротивляться
холоду и зною, ранам, болезням, старости и смерти.
Я вздрогнул - сработала защитная терморегуляция, на лбу выступил и тут
же высох пот. Песок под ногами уже не казался обжигающе горячим, солнце
грело, а не жгло, кровь не грозила закипеть и выплеснуться из жил, прорвав
кожу. Когда с физиологией в порядке, начинаешь ощущать красоту пустыни:
величие серых и красно-бурых скал, глубину знойного безоблачного неба,
беспредельность усыпанных песком пространств, что тянутся от уэда Джерат на
все четыре стороны - молчаливые, сверкающие бледным золотом. Когда-то здесь
текли ручьи, и в саванне, обильной водами и травами, кипела жизнь, но нынче
напоминают о ней лишь рисунки на скалах, те, что старше пирамид и всех иных
рукотворных художеств, египетских или шумерских.
Мой дом окружен древними картинами, призраками и тенями минувшего.
Слева от галереи, на серой с прожилками кварца скале - стадо жирафов, к
которым подкрадывается леопард, а справа, где высится красноватый утес, -
два мощных быка с рогами, подобными полумесяцу. Дальше растянулся целый
фриз: антилопы и слоны, львы, лошади и носороги, пальмы с перистыми
листьями, страусы и смуглые люди с копьями. На каждой плоской поверхности