"Михаил Ахманов. Ливиец" - читать интересную книгу автора

что-то нарисовано: животные или птицы, сцены охоты, поклонения богам,
ритуальных плясок, выпаса коров или доисторических любовных игр. Я побывал в
том времени, когда создавались фрески Тассили - давно, за десять тысяч лет
до новой эры, когда Сахара была цветущим садом. Древние охотники и пастухи,
что населяли этот край, не имели отношения к ливийцам. Невысокие, изящные,
темноволосые и темноглазые, со смуглой кожей, они являлись прародителями
египтян. По мере того как Северная Африка пересыхала, они мигрировали на
восток и юг, к великим рекам - Нилу, Нигеру, верховьям Конго; те, что осели
в долине Нила, смешались с пришельцами из Азии, образовав хамитскую подрасу.
Их место на средиземноморском побережье и в засушливой саванне заняли другие
племена, мигранты из Иберии и с островов, народ совсем иного склада -
рослые, рыжие и белокожие, с серо-зелеными глазами. Жители Та-Кем называли
их темеху и техени*, римляне - либанос.
Ливийцы... Я собирался вернуться к ним - правда, не во плоти, а лишь в
своих воспоминаниях.
Песок у лестницы, ведущей в дом, был испещрен следами ветра, гребешками
мелких волн, с которых срываются и кружатся в потоках воздуха пылинки. Среди
них, будто остров в миниатюрном океане, лежит шероховатый камень, большой
базальтовый валун с округлой выемкой со стороны заката. Священный древний
камень, трон вождя или жреца, а для меня - место раздумий и воспоминаний.
Я сел. Выемка была такой, что в ней свободно умещался взрослый человек.
Твердый прочный камень подпирал мне спину и был горяч, но жар его казался
приятным, словно тепло от ладошек Октавии. На миг я представил ее черты, и
тут же перед мысленным взором закружились, замелькали другие лица - Саймона,
координатора Давида, Гинаха, Егора и Витольда, моих коллег, подружек Тави с
Тоуэка. Хоровод моих знакомцев из текущей реальности постепенно менялся,
включая всё новых и новых персонажей: Небем-васт с потупленным взором,
сурового горбоносого Яхмоса, чезу* Хемахта, молодого Инхапи, рыжего Иуалата
и других ливийских воинов - Усуркуна, Масахарту, Псушени, Осохора. Отличный
способ сосредоточения - представлять их одного за другим, рассматривать эти
надменные, грозные, хищные физиономии, более похожие на морды гиен, гепардов
и волков, чем на обличье человека.
Пелена Инфонета всколыхнулась перед мной и раздалась, свернувшись
серыми клочьями. Я был сейчас на грани двух миров, реальности и мниможизни
Зазеркалья. Реальный мир включал Вселенную с ее полями и частицами, разумной
жизнью и причинно-следственным законом; потоки времени текли в ней от
Большого Взрыва и разбегания галактик до сжатия и неизбежного коллапса.
Мниможизнь, или Вселенская Инфосфера, относилась к творениям разума,
создавшего компьютерную сеть; в чем-то она отражала реальность, но,
подчиненная людским желаниям, мечтам и воле, была несравнимо более гибкой и
причудливой. В определенном смысле Зазеркалье являлось тем магическим
континуумом, где происходят чудеса: время поворачивает вспять, рыбы парят в
поднебесье, и оживают мертвецы, давно рассыпавшиеся в прах.
Обычно я связываюсь с Инфонетом мысленным усилием, без интерфейсного
обруча. Многим этот фокус не под силу - одним мешает лень, другим снобизм, а
третьим - излишнее доверие к машинам. Машины, конечно, облегчают жизнь, но я
привержен старым ценностям и полагаю, что технология, лежащая вне человека -
вернее, вне его ментальных и физических возможностей, - потенциально опасна.
Это мудрый принцип; Носфераты, к примеру, обходятся вообще без машин.
Бестелесный, невесомый, выпавший из пространства и времени, я парил в