"Михаил Ахманов. Пятая скрижаль Кинара (Принц вечности) ("Хроники Дженнака" #2) " - читать интересную книгу автора

светлых, вроде Митраэля и бритского Куула, чьим символом являлся Священный
Дуб, и темных, ночных, подобных Ахраэлю, прародителю всяческого зла. Добрые
боги сражались со злыми, то временно побеждая, то уступая им, и тогда на
землю обрушивались великие бедствия вроде наводнений, засух, ураганов и
извержений огненных гор. Предполагалось, что когда-нибудь произойдет самая
последняя и грозная битва, в которой Добро победит Зло либо наоборот; это
уж зависело от склада характера племени, измыслившего своих нелепых богов.
Ну, а затем, коль все-таки победит Добро, состоится великое судилище, и
каждому воздастся по заслугам: праведных ждут сладкое вино и утка,
запеченая с ананасами, а грешников - вечные страдания. Вот и все, что сулил
людям бог от щедрот своих! Ибо, называемый добрым и светлым, он не
отличался добротой, а грозил отмщением за всякий проступок, и проступков
тех было не счесть. Например, кочевникам-бихара не полагалось щадить врага,
омывать тело перед молитвой, вкушать пищу каждый восьмой день, мочиться в
сторону востока, есть вареных в молоке цыплят. За каждое из этих
прегрешений Матраэль мог осудить их на вечные муки, а шаманы, его
служители, закопать провинившегося живым в песок или бросить под лошадиные
копыта.
Были в Риканне и другие племена, не делавшие различия между злом и
добром, так что их многочисленные боги не делились на два враждующих
лагеря, а были все одинаково мерзкими, кровожадными и алчными к людскому
вниманию и особым дарам, называемым жертвой. Все они вроде бы
покровительствовали смертным: одни - в сражениях, другие - в мирном
ремесле, третьи - в домашних делах; но все они были ревнивы и грозили людям
такими же страшными карами, как и светлый Митраэль. В Ибере, скажем,
поклонялись богу войны Одону, любившему видеть на жертвенном алтаре печень
плененных врагов; огненосная Мирзах предпочитала рыжих жеребцов, а супруг
ее, похотливый Зеан - молоденьких девушек. А если бы иберы не дали
положенного, то на них ополчился бы разом весь сонм божеств, ставших такими
же безжалостными к людям, как бихарский Ахраэль, отец зла. Нелепость,
разумеется! Такая же, как непрерывная битва Митраэля с Ахраэлем или запрет
пускать струю на восток!
Впрочем, и нелепое таит нечто - пусть не истину, не красоту идеи, но
прелесть наивного и музыку человеческих слов. Дженнаку уже не раз пришлось
убедиться в этом, поскольку Амад, отличавшийся изысканной вежливостью,
считал, что должен расплатиться за всякое удовольствие. Расплатой же
большей частью служили истории, коими был он набит по самое темя - легенды
бихара и иных народов, волшебные сказки и притчи, а также все, что
случилось с ним на долгом пути из жарких восточных пустынь в дубовые леса
Бритайи.
О пустынях он и повел сегодня речь, вытащив из-под лилового
одиссарского шилака странный предмет - маленькую лиру из гнутых антилопьих
рогов, скрепленных деревом, со струнами из жилок. Звучанье ее, совсем не
похожее на нежный посвист флейт и веселый дробный рокот барабана,
напоминало Дженнаку стон раненого зверя - не ревущего в ярости хищника, а
гибнущего олененка или детеныша робкой ламы. Но надо признать, Амад играл
на своем инструменте с великим искусством, хотя извлекаемые им мелодии были
грустными - песни ночи, не дня.
Перебирая струны, он произнес:
- Ты почтил меня, господин, призвав певца из дубовых рощ, дабы услышал