"Михаил Ахманов. Пятая скрижаль Кинара (Принц вечности) ("Хроники Дженнака" #2) " - читать интересную книгу автора

а стрелы тебе и вовсе не страшны, ибо их ты ловишь на лету. Верно ли
сказанное? И что хранит тебя - милость богов или магия, в которой ты
превзошел многих?
Ни то, ни другое, подумал Дженнак. Разумеется, боги были к нему
благосклонны; он являлся их избранником и он владел магическим даром. Но
хранило его воинское мастерство, то умение, что преподал ему в юности
наставник Грхаб. В своем роде оно тоже было волшебством - таким же, как
тустла и магия кентиога; впрочем, сколь многие вещи кажутся людям
волшебными, тогда как секрет их прост и постигается лишь прилежанием и
трудом! Труд, прилежание и сотворенное ими искусство являлись реальностью,
а неуязвимость - легендой, одной из многих, сплетенных вокруг Дженнака
временем и людьми. Когда-то он был ранен - в первом своем бою, в поединке
совершеннолетия; правда, за тридцать минувших лет шрам над коленом
побледнел и сделался совсем не виден.
- Так что же хранит тебя? - с внезапной яростью повторил Ах-Кутум. -
Молчишь? Не хочешь отвечать? Ну, тогда проверим! Посмотрим, сколь сильна
твоя магия!
В воздухе вдруг сверкнули метательные ножи, а в руках атлийца уже
трепетала новая пара - два изогнутых лезвия, готовых к броску. Сколько же
их у него! - подивился Дженнак, соображая, что клинки предназначены не
только ему, но и стоявшему сзади Ирассе. Ах-Кутум являлся, несомненно,
мастером; лишь великий ловкач сумел бы швырнуть ножи с подобной скоростью и
силой.
Но всякий мастер рискует встретить более искусного, и первый нож,
нацеленный в лицо Дженнака, бессильно звякнул о стальной браслет. Второй
был отбит Хрирдом, подставившим свою секиру, а прочие Ах-Кутум бросить не
успел: собственный его клинок, блестевший в ладони Уртшиги, внезапно
ринулся к нему, змеиным жалом впился в горло и, пробив шею насквозь, вышел
сзади на три пальца. Одно мгновенье атлиец еще стоял, покачиваясь и хрипя
точно подраненый гриф-падальщик, потом на губах его вздулись и лопнули
багровые пузыри, кровь хлынула из перекошенного рта, и он рухнул на спину,
к ногам О'Тиги.
Этот обмен стремительным острым железом занял время пяти вздохов;
стоявшие вокруг кейтабцы увидели лишь серебристый блеск клинков и услыхали
звон да хриплый выдох умирающего. Но теперь случившееся дошло до них; лицо
островитян помертвели, а их тидам вновь рухнул на колени. За О'Тигой,
отбросив скрутку табака, а вместе с ней - и гордость, на колени опустился
молодой атлиец. Глаза его были закрыты, щеки бледны, и выглядел он так,
словно висел уже над бассейном с кайманами или ждал, когда волчьи клыки
вопьются в глотку.
- Светлорожденный... - просипел О'Тига, - светлый господин... не
карай...
- Забудь о случившемся и выполняй сказанное мною, - произнес Дженнак.
- Воля богов свершилась.
Ступив на трап, он перебрался на палубу "Хасса". Четверо солдат
потянули деревянные мостки, другие уперлись в борт парусника шестами,
расталкивая корабли; затем на рулевой палубе зазвучал свистящий голос
Пакити, над окованным бронзой тараном взметнулись треугольные паруса, а
вслед за ними все три мачты, кела, таби и чу, украсились алыми полотнищами.
Корабль из Йамейна будто бы разом откатился назад и стал удаляться,