"Михаил Ахманов. Массажист" - читать интересную книгу автора

было не торопиться, не покидать квартиру до пяти утра, с полной гарантией,
что любопытные соседи не увидят, кто там шастает во дворе или выходит из
подъезда. Но лучше уйти в четыре, мелькнула мысль; светает теперь рано, и
рисковать ни к чему. В два войти, в четыре уйти... времени хватит...
Главное - не ошибиться в процедуре, чтобы не вышло как тогда, с Кикиморой...
старик-то крепкий... Может, добавить тибетским бальзамом?..
Опасно, подумал Баглай, перебегая улицу к Таврическому саду. Опасно;
мазь - нежелательный след, особенно под лопатками, на спине, куда и молодому
не добраться. А вывод очевиден: значит, кто-то приходил и растирал, да еще
таким редкостным средством... Подумают, поразмышляют, определят состав - вот
и ниточка, которую можно подергать... даже не ниточка, а канат, если
вспомнить о тигриной желчи...
Руками справлюсь, как обычно, решил он на эскалаторе метро. Не в первый
раз... может быть, в последний, но уж никак не в первый. В седьмой?.. Или в
восьмой?.. Проскользнув в раскрывшуюся дверь вагона, он сел и принялся
считать. Первой была Любшина, году в девяносто четвертом, когда ему
захотелось попробовать... Попробовал, получилось, но напугался так, что пару
лет не отпускали кошмары. Не мертвая Любшина снилась, а камеры да решетки,
узкие окна, забор с колючей проволокой наверху, полярные снега и автоматчики
с овчарками. Но - ничего... Никаких подозрений... Покой и тишина. Старуха на
кладбище, а у него - на память - французские фарфоровые статуэтки, Паяц,
Арлекин, Коломбина, стройные дамы и кавалеры, восемнадцатый век, изящество,
красота... Со слов Любшиной он знал, что вся эта прелесть попала в Россию
после наполеоновской ретирады, однако до смерти Пушкина; привез же статуэтки
предок-граф, гусар пятидесяти лет, женившийся в Париже на девице де Труа, из
обедневшего, но благородного семейства. С тех пор они пережили бунты и
войны, развал империи и революцию, пролетарский террор и грабеж, блокаду и
обнищание потомков графа, из коих Любшина была последней - не считая тех,
безвестных, чьи предки перебрались в Китай, в Стамбул, а может, в
Калифорнию. Но их наследные права были не столь весомыми, как у Баглая -
все-таки он находился поближе.
После Любшиной была Кикимора, затем - Симанович и другие, к примеру -
Троепольская, актриса, хранившая в огромном древнем сундуке невероятной
красоты икону - Богородица с младенцем Иисусом на руках, в серебряном
окладе, с рубинами и жемчугами. Нашлись в сундуке и подсвечники в виде нагих
дриад, старинный тульский самовар, арабская сабля в чеканных ножнах,
туалеты, расшитые бисером, и многое другое. Баглай забрал клинок, канделябры
и икону. Сабля висела теперь над диваном, а канделябры украшали тиковый
комод, отлично гармонируя с серебряными портсигарами и табакерками,
пасхальными яйцами работы Фаберже и взятой у Кикиморы шкатулкой. Икону он
запрятал в шкаф. Ценность ее была бесспорной, но в глазах Богородицы
читалось что-то такое непонятное, не милосердие, не прощение, а гнев или
упрек, на что глядеть он не желал. Хотя, если задуматься, в чем могла
укорить его мать Спасителя, глядевшая с разрисованной доски?.. Гибель всего
живого есть соизволение божье, бог убивает и старых, и малых тысячей
изощренных способов, и все они мучительны - либо, по крайней мере,
неприятны. А он, Баглай, дарил легкую смерть, и лишь старикам... Такую
смерть они могли считать благодеянием.
Он дважды пересел на узловых станциях, доехал до Петроградской и
поднялся наверх, к площади, так и не сосчитав облагодетельствованных им