"Михаил Ахманов. Массажист" - читать интересную книгу автора

подъехал к нему в семь вечера, вылез из машины и поднялся на пятый этаж.
Открыла ему сухонькая старушка в очках, лет под восемьдесят, но
удивительно шустрая и живая. Глухов предъявил документы, старушка изучила их
из-под очков и, признав в визитере мужчину солидного, в чинах, провела на
кухню и пустилась в воспоминания. Ян Глебович ей не мешал, дождался, когда
получасовой монолог закончится и только после этого стал задавать вопросы.
Выяснилось, что "не тот доктор" светловолос, широкоплеч и ростом не обижен;
что нос у него не длинный и не короткий, губы тонковатые, щеки впалые,
стрижка - короткая, и на вид ему не больше тридцати пяти. Насчет глаз
старушка сомневалась - то ли серые, то ли зеленые или голубые, но точно не
черные и не карие.
Кивая в такт речам Марьи Антоновны, Глухов чиркал карандашом в
блокноте, но не записывал, а рисовал - профиль, фас и снова профиль, пять
или шесть набросков, все - небольшие, чтоб поместились на одном листе. Пока
он не выслушал ничего такого, о чем бы не рассказывал Суладзе - плюс всю
старушкину родословную, а также диагнозы болезней, какими страдала она сама
и ее супруг-сердечник, дремавший сейчас на диванчике в комнате. Марья
Антоновна принадлежала к тем женщинам, перед которыми лучше ставить
конкретные вопросы; в иной ситуации имелся риск попасть в водоворот
воспоминаний, без всякой надежды прибиться к твердой почве, где произрастают
даты, факты, имена и адреса.
Глухов повернул блокнот к старушке, и та восхищенно всплеснула руками.
- Да ты, родимый, никак художник? А говорил - милиционер! Разве ж у вас
в милиции рисуют?
- Теперь не рисуют, - со вздохом признался Глухов. - Теперь у нас
компьютер есть. Сядешь перед ним и приставляешь губы к носу, и уши к голове.
Пока что-нибудь похожее не получится... А у меня как вышло?
- Вот энтот вроде бы похож, - Марья Антоновна ткнула сухим пальчиком в
один из рисунков. - Губки, однако, поуже, бровки погуще, а подбородок
сапожком.
Глухов исправил рисунок, заметил, что в нем появилось что-то волчье, и
спросил:
- А как вам показалось, Марья Антоновна, доктор этот был с генеральшей
хорошо знаком?
- Не знаю, родимый, не ведаю. Покойница-то в прихожей была, там у нее
телефон, а энтот в комнатке, значит, остался, у дверки, и зыркал так
неприветливо, будто я ему чем помешала. Хмурый такой, сурьезный...
- При вас они о чем-нибудь говорили?
- Да нет, не припомню... Я ведь не в разуме была, дрожала да тряслась в
коленках - шутка сказать, старик мой помирает, а телефоны-то все
повыключены, трубки в автоматах пообрезаны, а соседей кого нет, а кто сам на
ножках не стоит, от старости иль по иным каким причинам - денек-то выдался
субботний, аккурат второе января, сам понимаешь, что в энтот день творится,
у молодежи пьянка-гулянка, а ежели какой старик помрет, так что им,
молодым?.. А ничего! Я уж, бабка старая, наладилась бобиком в больничку
бежать на Вавиловых, больничка-то ближе поликлиники, а только пока добежишь,
пока добьешься и докричишься, пока...
- Это верно, - с сочувствием согласился Глухов, - пока добежишь и
докричишься, или бобику конец, или кричалка отсохнет. А вот не припомните,
Марья Антоновна, был ли на этом сурьезном докторе какой-нибудь приметный