"Татьяна Ахтман. Жизнь и приключения провинциальной души " - читать интересную книгу автора

В 90х появились воспоминания "шестидесятников" - тех, кому в "оттепель"
60х годов было уже двадцать, и я узнала подробности бунта стиля. На моей
памяти "стиляги" существовали в контексте "тех, кто позорит нашу молодёжь".
И действительно, то, что могла видеть я в своём окружении, было уродливым:
утрированным, гротескным. Если в Москве плечи стильных пальто были широкими,
то у нас - очень широкими, если брюки узкими, то у нас - ещё уже...
Провинциальные стиляги были убогой пародией на столичных, не имели живой
связи с первоисточником - Западом - и, конечно, их отношения не прорастали
тем новым, чему сопутствовала столичная суета со стилем. Впрочем, весна
обманула всех - поманила и бросила. Оттаяли только те, кто смог удрать на
реальный Запад или окопаться в переулках Арбата. А прочие физики - лирики:
кто - помер, кто - опять заморозился, но уже в более комфортной упаковке -
"под музыку Вивальди".

Должно быть, там - в раю - было две женщины. Должно быть, яблоко
надкусила только одна, а другая не отведала от плода познания, потому что ей
было безразлично от чего вкушать, лишь бы было сладко. Но изгнаны были и
умница, и дурочка, потому что Шестой День истек в свой срок, и человеку,
каков он ни есть, пришло время спуститься с небес на землю - хочет он того
или нет. А там уж - жить ли, выживать ли, быть или не быть - это уж как кто
сумеет. Вот такую сказку придумала я для себя, и она смиряет меня, пересылая
часть моих претензий к жизни за пределы моего ума. И на этих каторжных
пересылках матереет душа, а моя философская ипостась, получая во владение
идеальную бесконечность, свободно кувыркается в волнах вечного потока мыслей
и прекращает терзать свою хозяйку. И, пожалуй, мне довольно - достаточно. Я
долго-долго шла к этой достаточности - прочь от гибельного обмана об
утерянном рае.

Помню, к нам приходила, озираясь, женщина с кошёлками, которую называли
спекулянткой, и вытаскивая шерстяные кофты, потряхивала ими, как это делают
с драгоценными мехами. В пору конфликта ума и одёжки, она была презираемым и
вожделенным пришельцем из другого мира, и с ней были связаны надежды на
тряпичное чудо. Я, как могла, боролась со своей одеждой. Широкая ночная
рубашка из полосатой бумазеи была короткой - чтобы зимой её можно было
поддевать под коричневую школьную форму. Нижний этаж моего "Зимнего"
занимали красные шаровары с начёсом. На них школьные учительницы реагировали
наиболее доброжелательно. В почёте были и линялые толстые чулки в гармошку,
а, вот, вишнёвый в горошек капроновый бант, чудом возникший однажды на моей
голове, был в первый же день сорван добросовестной мстительницей Варварой
Степановной.

Конечно, я была серьёзно отравлена своей одеждой, но не смертельно. Я
боролась и иногда побеждала. Красные шаровары снимала, выходя из дома, и
прятала их во дворе в укромном месте. С рубахой было больше возни. Однажды,
когда нам объявили медосмотр, я бросилась домой (три квартала по улице
Дзержинского) и взломала, резко дёрнув, мамин полированный шкаф. Там лежала
моя розовая комбинация - "на выход" - шёлковая, с кружевцем поверху. Я
успела отдышаться и зайти в медицинский кабинет, где ещё понуро стояли
девочки в унылых исподних, увидеть их взгляды на моём розовом трофее и