"Гидеон Эйлат. Бич Нергала " - читать интересную книгу автора

кончено. Ни один ни уйдет.
Дазаут скрипнул зубами, вспоминая свое бегство через Гадючью теснину, и
с ненавистью глянул на склон холма, усаженный рогатками, как дикобраз
иглами. Над кромкой угадывались очертания дюжины катапульт, огромных
деревянных ложек, наполненных камнями и просмоленной ветошью. Как только
нехремцы пойдут на приступ, они угодят под каменный град и огненный ливень.
Вот только чего ради нехремцам штурмовать такую кручу? Почему не обойти ее с
двух сторон, предварительно ссадив с коней пехотинцев с топорами, чтобы
прорубили брешь в длинных рядах рогаток и собрали "чеснок"? Когда разведчики
нарисовали во всех деталях схему апийских укреплений, предназначенных как
раз на случай конной вылазки в тыл "осаждающим", Дазаут просто глазам своим
не поверил. Бен-Саиф либо глупец, либо безумец; неужели практичные апийцы
этого не видят? Или он их околдовал? Мыслимое ли дело, чтобы эти грязнули,
презирающие труд, постигшие только ремесло разбойников, ишачили до кровавых
мозолей? Добывали где-то колья, везли в голую степь, вкапывали в землю под
острым углом. Затаскивали на холм катапульты - правда, топорной работы,
годные всего на два-три десятка выстрелов, - но все-таки!
Если не рассматривать замысел Бен-Саифа по частям, он вовсе не
покажется абсурдным: пока деморализованная нехремская армия видит перед
собой огромный лагерь орды, она не осмелится атаковать. Самое большее, на
что она отважится, это на отражение штурма - вооружит жителей, укрепит
стены, реквизирует запасы продовольствия и фуража. И то вряд ли: после
неудачи в Лафатской долине нехремцы боятся апийских головорезов, в кои-то
веки показавших, что умеют побеждать и в открытом бою. Поэтому Дазаут не
рискнет атаковать и даже защищаться, а оставит город - выход ему открыт.
Оставит и двинется к столице, где Токтыгай рвет и мечет, но времени при этом
не теряет и сколачивает новое войско. Да только не придет в столицу Дазаут.
Где-то по пути его ждет засада: мощный кулак, львиная доля апийской дружины.
А здесь, в лагере - только загонщики. И сам Каи-Хан, но пленные из его
разведки, по беспечности слишком близко подъехавшие к крепости, признались
под каленым железом, что Каи-Хан намерен завтра вместе со свитой отправиться
в свою армию.
Подавленность, что гнела молодого полководца после Лафата, развеялась,
он вновь гордился своей проницательностью. Когда он, оставив крепость под
защитой надежного гарнизона, придет в столицу совсем другой дорогой и
привезет на пиках головы атамана степных разбойников и агадейского
советника, Токтыгай сменит гнев на милость и позволит загладить вину. И
шайка, томящаяся в засаде, дождется нехремцев, но не с той стороны. И тогда
будет видно, надолго ли хватит им смелости в бою с превосходящим по
численности противником.
И все-таки непонятно, зачем им понадобилось так укреплять этот
никчемный холм... Бен-Саиф на жаре повредился рассудком, так объяснил это
Дазаут себе и подчиненным. Только сумасшедший додумается усаживать кольями
крутой склон, обращенный чуть ли не в собственный тыл, - тогда как
противоположный, пологий, совершенно беззащитен. Нет, Дазаут не такой осел,
чтобы лезть на рожон. Era конница спокойно обойдет холм с юга, и тогда
Бен-Саиф сообразит, какого свалял дурака. Но будет слишком поздно.
Прислонив ко лбу узкую ладонь в раскаленной солнцем кольчужной
рукавице, Дазаут еще раз окинул взглядом дикобразий бок. На самой вершине
холма застыл всадник; необычные чешуйчатые доспехи рассеивали лучи светила.