"Акрам Айлисли. Люди и деревья (трилогия)" - читать интересную книгу автора

на площади под большой чинарой много стало свободных мест. Зато низкая
деревянная кровать Мукуша, покрытая красным тюфяком, почти все время была
занята - зимой он редко выходил со двора.
Я не любил, когда Мукуш оставался дома, - при нем тетя была грустная,
молчала. Она не хотела ни жарить кукурузу, ни вырезать цветы из бумаги, ни
рассказывать сказок...
Если бы Мукуш не отлучался из дому, я бы, наверное, никогда не узнал,
что тетя Медина умеет читать. Случилось так, что он на целый день уехал на
мельницу. Тетя сразу оживилась, повеселела и вдруг начала наизусть читать
стихи, точно такие, как были у меня в "Родной речи". Потом она стала их
петь. Каждое стихотворение тетя Медина пела на особый лад, и каждый мотив
вызывал на ее лице свое, особое выражение.
Только слушая, как тетя Медина поет стихи, я понял, что она
действительно училась... И учителя ее были гораздо лучше наших - они учили
не только читать, но и петь... Читать тетя любила и читала очень хорошо,
лучше самого Али-муаллима. Книг у нас не было, только моя "Родная речь", и
хотя тетя несколько раз прочла ее от корки до корки, на газету, которую два
раза в неделю, мятую, истертую, приносил откуда-то Мукуш, она не смотрела,
даже если его не было дома. Газету Мукуш заставлял читать меня. Больше всего
его интересовало слово "Москва" и то, что было написано рядом; такие места
он велел прочитывать по нескольку раз, и у него хватало терпения слушать,
как, спотыкаясь, по слогам складываю я незнакомые слова. Хорошо у меня
получались только те слова, которые я часто слышал в клубе. Я представлял
себе, что я - не я, а директор школы, меня слушают десятки людей, и, глядя в
газетный лист, с достоинством произносил: "немецкие фашисты...", "убитые и
раненые..."
По ночам Мукуш не подходил к тете, хотя спали мы теперь все в одной
комнате, но о том, что творилось днем, когда я уходил в школу, не трудно
было догадаться по синякам, не сходившим с ее лица. Я не раз замечал, как
вздыхает старая Набат, разглядывая тетины синяки. "Бедная Медина! - печально
говорила старушка. - Правду говорят, лучшая груша медведю достается... А
ведь сколько лет Якуб по тебе сох!... Бледнеет, бывало, как увидит..."
Красные пятна под глазами у тети синели, чернели, потом желтели, а она
словно и не замечала их... Убирала в комнатах, мела двор, приносила из
подвала дрова, и все это спокойно, молча, с самым невозмутимым видом.
Приходила тетя Набат, они садились перед печкой, и тетя Медина латала
мои штаны, слушая бесконечные рассказы о письмах, которые приходили в
деревню с фронта.
Впрочем, содержание этих писем знала не только наша соседка. Стоило
почтальону принести кому-нибудь солдатский треугольник, как всей деревне
тотчас же становилось известно, от кого письмо и что в нем написано. Мы,
ребятишки, только и говорили что о солдатских письмах. Мысленно они всегда
были при нас, как те измазанные чернилами бязевые сумки, с которыми мы
бегали в школу.
Первое место по количеству присланных писем занимал Алиш, старший сын
Имамали, причем его письма отличались еще и обстоятельностью: в каждом
письме Алиш справлялся о самочувствии бесчисленной родни и всем посылал
поклоны. От Велиша пришло два письма, и в обоих он просил шерстяные носки.
Тетя Набат получила от сына всего одно письмецо и постоянно носила его при
себе: в письме Якуб передавал привет Мукушу, тете и даже мне. От отца тоже