"Акрам Айлисли. Люди и деревья (трилогия)" - читать интересную книгу автора

Я тоже ездил с Мукушем в сад. Он почему-то начал брать меня с собой,
даже сажал на ишака, а если среди опавших листьев попадалась айва, отдавал
ее мне. Мукуш стал какой-то не такой, он даже начал мне нравиться последнее
время, зато тете Медине очень не по душе были наши поездки с Мукушем.
Сначала Мукуш брал меня в сады лишь затем, чтобы я приглядывал за
ягнятами, но потом достал откуда-то из старья небольшой мешок и стал
собирать листья и на мою долю; с гордым видом проходил я вечером мимо
ребятишек, таща полный мешок весело шуршащих листьев.
Жаль, что тетя сердилась на Мукуша, мне так нравилось ездить с ним в
сады! Садов было много, и там была такая густая трава, и водоемы, в которые
можно швырять камешки, и целые горы сухих листьев!.. И всякая живность: ежи,
зайцы, мыши полевки, даже лису можно было увидеть в саду...
И бегать я там мог, куда хочу, тем более что обутому, в галошах, мне
были нипочем колючки, я мог бегать по острым камням, взбираться на скалы...
Вечером, ложась спать, я ставил галоши поближе, возле самого палата - так
делал когда-то отец, - мне очень хотелось, чтобы мои красивые, блестящие
галоши как можно больше походили на его сапоги.
Возвращались мы с Мукушем в темноте. Сначала Мукуш опорожнял в
саманнике мешки с абрикосовыми листьями, идущими на корм, потом снимал с
ишака торока, набитые листвой ореха, пригодной только на топливо, и,
вытряхнув листья, доставал из-под них дрова. Я загонял в хлев ягнят, мы
усаживались на крыше хлева и принимались за ужин.
И снова завывала по вечерам зурна на горе, снова взлетали в вечернее
небо галки, и тетя Набат в своем широком темном платье, стоя на крыше,
перекрикивалась с тетей Мединой, а Якуб, забравшись на шелковицу,
неторопливо тянул свою песню... И вдруг все изменилось - каждые два-три дня
в клубе стали устраивать собрания, - у меня появилось новое, неожиданное
развлечение.
В клуб мы явились все втроем: Мукуш, тетя и я. Обычно Мукуш уходил
несколько раньше: то ему нужно было поговорить на площади с какими-то
людьми, то он поджидал возле чайханы покупателей - продать яйца, продать
огурцы или еще что-нибудь... И тем не менее, когда мы приходили в клуб,
Мукуш уже сидел на месте, он всегда садился в первых рядах - с мужчинами.
Тетя садилась поодаль, там, где всегда рассаживались женщины, а я
протискивался к мальчишкам, они стояли в углу возле поломанных скамеек.
Лицом к зрителям, за длинным столом, покрытым красной материей, сидели
пятеро людей. В середине - председатель колхоза дядя Муртуз. Председатель
был небольшого роста, значительно ниже тех, кто сидел рядом с ним, но
казался - не знаю, может быть, только мне - самым большим и высоким. На
столе перед председателем лежал громадный полевой бинокль, с этим биноклем
дядя Муртуз никогда не расставался. Говорили, что председатель все видит в
свой бинокль, и тех, кто прохлаждается в рабочее время, и тех, кто ворует
колхозное добро. До этой осени я нисколько не сомневался в достоверности
подобных сведений, однако в последнее время моя вера в могущество
председательского бинокля поколебалась: ведь если бы все, что говорят о
бинокле, было правдой, дядя Муртуз обязательно увидел бы, что Мукуш ворует в
саду фрукты и уносит их, прикрыв охапкой травы или сухими листьями...
По обе стороны от председателя сидели по два человека - трое мужчин и
женщина, тетя Зохра. Тетя Зохра сидела неподвижно, устремив взгляд на плакат
с надписью "Смерть немецким захватчикам!".