"Уилл Айткен. Наглядные пособия " - читать интересную книгу автора

за руку и тащу ее вниз по тропе. Дверь в туалет приоткрыта, как я ее и
оставила, густой глинистый запах растекается по всему дому. Я распахиваю
дверь во всю ширь. Гермико осторожно заглядывает внутрь.
- Луиза! - восклицает она и глядит на меня, брови взлетают до самой
линии волос. - Фотоаппарат есть?
- Только мой старый "Полароид".
- Неси сюда. - Она едва не кричит. Ну, для японки.
Фотик в футоновом шкафу, на верхней полке, за коробками и стопками
книг. Я вручаю ей "Полароид", Гермико надевает мои туалетные тапочки и
входит в комнатушку. Дверной проем озаряет вспышка. Она выходит, и мы
наблюдаем, как из глубин глянцевого белого прямоугольника выплывает
безупречное медное "Л", точно бархатистый угорь.
Она ставит фотографию на полочку у моей кровати и бормочет про себя:
"Это нечто... просто нечто", - словно в трансе. Наконец поворачивается ко
мне и говорит:
- Ты знаешь, что это значит? Я качаю головой.
- Теперь ты в полной мере стала самой собой. - Гермико усмехается. -
Какой благоприятный день. Пойдем прошвырнемся по магазинам.
Мне никогда и в голову не приходило пешком дойти с горы Курама до
Киото - это же невесть сколько миль! - но Гермико знает тайный путь,
короткий и прямой. Сперва мы следуем по течению узкого ручейка, сбегающего
вниз по склону; обе в таком восторге от моего фекального триумфа, что едва
не парим в воздухе. Прямые сосны отгораживают солнечный свет; мы скользим
над землей, точно скаковые лошади. Наконец ручей вливается в мелкую речушку.
Мы неспешно идем вдоль пологого берега, однако ощущение такое, словно на
самом деле не мы двигаемся, а мир смещается как диорама - прозрачные струи
реки, глянцевые, точно краска под кистью художника, мужчины без пиджаков,
выгуливающие миниатюрных любопытных собачек, футболисты, затеявшие кучу малу
в красных облаках пыли, сгорбленная старуха, собирающая бутылки в
вытоптанном бурьяне. Речушка впадает в другую реку, более широкую и
полноводную, и внезапно мы оказываемся в самом центре Киото.
Покупатели запрудили крытые тротуары Каварама-ти-дори. Гермико берет
меня за руку, и мы прокладываем путь сквозь толпу. Ток воздуха капсулой
изолировал * нас от мира, мы двигаемся в три раза быстрее престарелых дам с
сумочками и авоськами, в три раза быстрее орд девочек-подростков в
гофрированных юбочках и матросках. Ничто не властно к нам прикоснуться.
Ныряем в длинный магазин с высокими потолками. Пол - голый бетон,
глазурованный смолой цвета меда, демонстрационные вешалки - ржавые железные
перекладины, зеркала - длинные листы отполированной жести с пугающе острыми
неровными краями. Продавщицам требуется целая вечность на то, чтобы
доковылять до нас из глубины магазина - в этаких-то сандалиях с черными
деревянными подошвами толщиной в фут. Впрочем, они и босиком проворнее не
стали бы, так туго затянуты они в свои платья из ткани ламе медного цвета.
На фоне подсветки - подсветкой работают хромированные автомобильные фары и
сварочные горелки, что пылают в высоких нишах - неуклюже ступающие
продавщицы напоминают вызолоченные этюды Джакометти*.
Но вот они доковыляли - все наперебой кланяются, трепыхаются, скрежещут
ресницами, словом, на Гермико не надышатся: она здесь, по всей видимости,
завсегдатай. Гермико указывает на меня и велит им разобрать парусиновые
цирковые шатры на одежду канадской великанше.