"Чингиз Айтматов. Белое облако Чингисхана (Знамя, 1990, № 8)" - читать интересную книгу автора

Алма-Ате состоялся закрытый процесс: военный трибунал судил группу
казахских буржуазных националистов. Эти враги трудового народа
искоренялись беспощадно и навсегда. Двое получили высшую меру наказания -
расстрел - за свои написанные на казахском языке научные труды, в которых
идеализировалось проклятое патриархально-феодальное прошлое в ущерб новой
действительности, двое научных сотрудников Института языка и литературы
Академии наук - по двадцать пять лет каторги... Остальные - по десять...
Но главное заключалось не в этом, а в том, что в связи с процессом из
центра последовали крупные государственные поощрения спецсотрудникам,
принимавшим непосредственное участие в изобличении и беспощадном
искоренении буржуазных националистов. Правда, госпоощрения тоже носили
закрытый характер, но это нисколько не умаляло их весомости. Досрочное
присуждение очередных званий, награждение орденами и медалями, крупные
денежные вознаграждения за образцовое выполнение заданий, благодарности в
приказах и прочие знаки внимания очень даже украшали жизнь. И вселение
особо отличившихся в новые квартиры было очень кстати. От всего этого нога
крепла, голос мужал, каблук стучал уверенней.
Тансыкбаев не входил в ту группу повышенных в званиях и награжденных, но в
торжествах коллег принимал активное участие. Почти каждый вечер они с
женой Айкумис отправлялись в очередной "обмыв" новых званий, орденов,
новоселий. Целая череда праздничных застолий началась еще в канун Нового
года, и они были прекрасны, незабываемы. Слегка продрогшие после холодных,
плохо освещенных алма-атинских улиц, гости с порога окунались в радушие и
тепло ожидавших в новых квартирах хозяев. И столько неподдельного сияния,
оживления и гордости изливали встречавшие на пороге лица, глаза! Поистине,
то были праздники избранных, заново познающих вкус счастья. В ту пору,
когда еще не забылись недавние нищета и голод военных лет, на окраинах
государства особенно восторженно, до головокружения от удовольствия,
воспринимался новый, рафинированный комфорт. Здесь, в провинции, только
входили в моду дорогие марочные коньяки, хрустальные люстры и хрустальная
посуда. С потолков нисходило граненое сияние трофейных люстр, на столах,
покрытых белоснежными скатертями, мерцали трофейные немецкие сервизы, и
все это захватывало, предрасполагало к благоговейному настроению, точно в
этом заключался высший смысл бытия, точно ничего иного достойного внимания
в мире не могло и быть.
Уже в прихожей витали запахи кухни, где готовилось, помимо прочего,
непременное коронное блюдо - нежная, молодая конина, дедовская пища,
унаследованная от кочевой жизни, причудливо источавшая и в новых стенах
давнишние степные ароматы. И все собравшиеся чинно рассаживались,
предвкушая общую трапезу. Но смысл застолья заключался не только и не
столько в еде, ибо, насытившись, человек начинает внутренне страдать от
обилия кушаний перед ним, сколько в застольных высказываниях - в
поздравлениях и благопожеланиях. В этом ритуале таилось нечто нескончаемо
сладостное, и это сладостное самочувствие вмещало в себя и поглощало все,
что таилось в душе. Даже зависть на время становилась как бы не завистью,
а любезностью, ревность - содружеством, а лицемерие ненадолго
оборачивалось искренностью. И каждый из присутствующих, преображаясь
удивительным образом в похвальную сторону, высказывался как можно умнее, а
главное - красноречивей, невольно вступая в негласное состязание с
другими. О, это было по-своему захватывающее действо! Какие великолепные