"Чингиз Торекулович Айтматов. Материнское поле" - читать интересную книгу автора

не сказала.
Касым пришел к вечеру, почти на закате солнца. Как только он появился
в воротах, Алиман бросила подтапливать очаг, в слезах кинулась к нему,
повисла на шее.
- Не останусь, не останусь я без тебя, умру!
Касым пришел прямо с комбайна, как был - в пыли, в грязи, в мазуте. Он
снял с плеч руки жены и сказал:
- Постой, Алиман. Грязный я очень. Ты бы дала мне мыла, полотенце,
пойду искупаюсь в реке.
Алиман обернулась, глянула на меня, я поняла. Сунула ей ведро
порожнее:
- Принеси заодно воды.
В тот вечер они вернулись с реки поздно, луна уже на три четверти
поднялась. Дома я управлялась сама да Джайнак помогал. А к полуночи и
Суванкул заявился. Я-то все ждала, думала, куда он запропастился. А он,
оказывается, еще днем поскакал в горы, иноходца саврасого привел из табуна.
Мы его еще жеребенком покупали для Касыма, когда он трактористом начал
работать. Добрый был иноходец, резвый на побежку, с крепкими гулкими
копытами, в белых чулках задние ноги. На весь аил был известный, девушки в
песнях пели:

...Как заслышу иноходца по дороге,
Выбегаю глянуть со двора...

Отец решил, видно, чтобы сын поездил на своем саврасом иноходце хоть
день-два на прощанье.
Рано утром мы все выехали из аила в военкомат. Мы с Алиман на бричке
Джайнака, а Касым с отцом на своих конях. То было время самых больших
мобилизаций. Народу было еще много. Как глянула я на шоссейную дорогу -
черным-черно, один конец в Большом ущелье, а другого не видно. Понаехало
народу со всех поселков на конях, на быках. А в райцентре двинуться некуда
от людей, от бричек. И детишки здесь, и старики, и старухи. И все возле
своих толкутся, ни на шаг не отстают. Кто плачет, а кто уже и подвыпил. Но
недаром говорится: народ - море, в нем есть глубины и мели. Так же и здесь,
в этих гомонящих проводах на войну, были твердые, ясные джигиты, которые
крепко держались, говорили к слову и даже веселили народ, пели и плясали
под гармонь. Киргизские и русские песни сменяли друг друга, а "Катюшу" пели
все. Вот тогда-то я и узнала эту песню.
Мобилизованные не вместились в широком дворе военкомата, их построили
рядами посреди главной улицы села и стали выкликать каждого по фамилии и
имени. Народ сразу затих, затаил дыхание. Глянула я на тех, кто уходил на
войну, - горячая волна подкатила к горлу. Все они были как на подбор -
молодые, здоровые джигиты. Им бы только жить да жить, да работать. Каждый
раз, когда выкликали кого-нибудь по списку, он отвечал "я" и бросал взгляд
в нашу сторону. Я невольно вся вздрогнула, когда услышала: "Суванкулов
Касым", и новая волна горячей боли застлала мне глаза. "Я", - ответил
Касым. А Алиман крепко стиснула мою руку. "Мама", - прошептала она. Что ж я
могла поделать, понимала я; трудно, страшно было ей расставаться, но кто
может стоять в стороне от народа, да еще в лихие дни. Эх, Алиман моя,
Алиман, и она понимала, что это нужда военная, нужда всей страны, но не