"Чингиз Торекулович Айтматов. Материнское поле" - читать интересную книгу автора

знала я в жизни женщины, которая бы так любила своего мужа, как она.
В тот день мы вернулись в аил, узнали, что отправка будет через сутки.
Касым уговорил нас уехать домой: незачем, мол, здесь томиться, забегу по
дороге попрощаться. Благо колхоз наш лежит у большака. Мы оставили для
Алиман лошадь Суванкула, а сами поехали вместе с другими на телеге. Джайнак
тоже оставался в районе, он должен был везти на своей бричке мобилизованных
на станцию.
Ночью, войдя в опустевший дом, я дала себе волю, зашлась слезами.
Суванкул вскипятил чай, налил мне погуще, заставил выпить и потом сказал,
сидя рядом:
- Кто мы были с тобой, Толгонай? Вот с этим народом мы стали людьми.
Так давай поровну будем делить с ним все - добро и беды. Когда хорошо было,
все были довольны, а теперь, выходит, каждый будет думать только о себе да
на судьбу свою плакаться? Нет, так будет нечестно. Завтра держи себя в
руках. Если Алиман убивается - так это дело другое, она не видела в жизни
того, что мы видели. А ты - мать. Запомни это. А потом учти, если война
подзатянется, то и я уйду, и у Маселбека годы выходят, и его могут
призвать. Если потребуется, все уйдем. Так что, Толгонай, готовь себя ко
всему, привыкай...
На другой день после полудня началась отправка. Касым и Алиман
опередили колонну, прискакали на рысях. Касыму разрешили заехать домой
попрощаться. Глаза Алиман опухли, как волдыри, - видно, всю дорогу плакала.
Касым старался держаться, крепился, но и ему было нелегко. Вот уж не знаю,
что заставило Касыма придумать такое: то ли он побоялся за Алиман, решил
как-то облегчить ей расставание, то ли и вправду ему было сказано так, но
он, как только сошел с коня, сразу попросил нас не ехать на станцию. Касым
сказал, что, может быть, еще вернется домой, потому что трактористов и
комбайнеров решили пока не призывать до конца уборки. И если приказ
поспеет, то их могут вернуть со станции. Теперь-то я понимаю, что он
пожалел Алиман, пожалел нас. До станции почти день езды, а каково
возвращаться назад - ведь дорога станет нескончаемой, слез не хватит. А
тогда я поверила; говорят, надежда живет в человеке до смерти. Но когда мы
вышли провожать его к большаку, я уже сомневалась.
По дороге с Касымом прощались все, кто работал на уборке. Прибежали
жнецы, возчики, молотильщики с гумна, и комбайн оказался неподалеку.
Помощники Касыма остановили комбайн поблизости и тоже прибежали проститься.
Говорят, кузнец, уходя на войну, прощается с наковальней и молотом. А
Касым мой был мастером, кузнецом своего дела. Когда комбайн остановился,
Касым, разговаривая с односельчанами, глянул на дорогу. В тот момент
растянувшаяся колонна мобилизованных с обозом, с конями, с красным знаменем
во главе только показывалась на повороте.
- На, отец, подержи! - Касым отдал поводья саврасого Суванкулу, а сам
направился к комбайну. Он обошел его, оглядел со всех сторон. И потом вдруг
взбежал на мостик. - Давай, Эшенкул, гони! Гони, как тогда! - крикнул он
трактористу.
Моторы, что чуть слышно работали на пол-оборотах, зарокотали,
взревели, комбайн загрохотал, залязгал цепями и, выбрасывая из молотилки
соломенный буран, пошел захлестывать пшеницу мотовилами. А Касым подставил
лицо горячему ветру, смеялся, расправляя плечи, и, казалось, обо всем
забыл. Они с трактористом о чем-то перекрикивались, кивали головами,