"Чингиз Торекулович Айтматов. Материнское поле" - читать интересную книгу автора

сказал, что неспроста это, надо бы разузнать, а другой недовольно вставил:
- Пьяный дурак какой-то, куражится, а вы будете бегать следам!
На том успокоились. Надо было работать. "Оно и правда, - подумала я, -
трезвый человек не стал бы так рисковать собой".
Когда комбайн Касыма вдруг сразу заглох и остановился - а он в тот
день обкашивал загон возле мельницы, - я не придала этому значения: ремень
приводной соскочил или цепь порвалась, мало ли какая поломка могла быть на
работе. Алиман жала пшеницу недалеко от меня, и вдруг она вскрикнула
пронзительным, страшным голосом:
- Мама!
Я встрепенулась. Она стояла бледная-бледная, выронив серп из руки.
- Что с тобой? Змея, что ли? - бросилась я к ней.
Она молчала. Я глянула в ту сторону, куда смотрели ее широко
раскрытые, испуганные глаза, и обмерла. Возле комбайна раздавались какие-то
крики, со всех сторон прямо по пшенице бежали люди, скакали конные, а иные,
стоя в рост на бричках, нахлестывали кнутами коней.
- Что-то случилось, мама! - закричала Алиман и бросилась бежать.
Чьи-то слова резанули ухо:
- Под нож кто-то попал! Или в барабан закрутило! Бежим!
И все жнецы кинулись вслед за Алиман.
"Сохрани, боже! Сохрани, боже!" - взмолилась я, воздевая на бегу руки;
прыгая через арык, с маху упала, вскочила и снова пустилась бежать. Ох, как
я бежала тогда по пшенице! Крикнуть хочу, чтобы подождали меня, но не могу,
голос пропал.
Когда я добежала, наконец, то вокруг комбайна шумела толпа. Я ничего
не расслышала, не разобрала. Рванулась через толпу: "Стойте! Отойдите!"
Люди расступились, я потянулась к сыну, как незрячая, с дрожащими руками,
Касым шагнул навстречу, подхватил меня.
- Война, мама! - услышала я его голос будто издали.
Я глянула на него, словно не понимала, что это за слово такое.
- Война? Ты говоришь, война? - переспросила я.
- Да, мама, война началась, - ответил он.
А до меня все еще неясно доходило, что таилось за этим словом.
- Как война? Почему война? Ты говоришь, война? - повторяла я это
странное, это страшное слово и потом вдруг ужаснулась и тихо заплакала от
пережитого страха и этой неожиданной вести.
Слезы потекли по моему лицу, а женщины, глядя на меня, заголосили,
запричитали.
- Тише! А ну, замолчите! - раздался в толпе чей-то мужской голос.
Все разом примолкли, словно ожидая, что он, человек этот, скажет
что-то такое, что, мол, это неправда. Но он ничего не сказал. И никто
ничего не сказал. Только стало так тихо в степи, что явственно донесся с
реки громыхающий гул воды. Кто-то шумно вздохнул, шевельнулся. Все опять
насторожились, но никто не проронил ни слова. И опять стало так тихо в
степи, что слышна стала жара, как тонкий писк комара над ухом. И тогда,
оглядывая стоящих вокруг людей, Касым негромко пробормотал, словно бы для
себя:
- Теперь надо быстрей управляться с хлебом, а не то под снегом
останется. - Он помолчал и вдруг, резко вскинув голову, приказал
штурвальному: - Что стоишь? Заводи мотор! А вы все, что смотрите? Не успеем