"Чингиз Торекулович Айтматов. Верблюжий глаз" - читать интересную книгу автора

хомутами и оглоблями. Да и вообще-то нигде еще не работал, только вот на
субботниках помогал матери на сахарном заводе. Отец у меня погиб на фронте.
Я его не помню. Вот я и решил начать самостоятельную жизнь... А все-таки
надо было сразу вернуться. Постыдился. Столько шуму было тогда на собрании!
И мать не отпускала, она мечтала увидеть меня врачом. Но я настоял,
уговорил - помогать, мол, буду. Сам рвался, не терпелось поскорее уехать.
Как бы я в глаза людям смотрел, если бы сразу вернулся? Пришлось сесть на
водовозку. Однако беды мои начались не с нее.
Еще по пути сюда, стоя в кузове, я глядел во все глаза: вот он,
древний, легендарный Анархай! Машина мчалась по едва приметной дороге,
затерявшейся среди чуть всхолмленной зеленеющей степи, слегка подернутой
вдали голубоватым туманом. Земля еще дышала талым снегом. Но в волглом
воздухе уже различим был молодой горький запах дымчатой анархайской полыни,
ростки которой пробивались у корневищ обломанного прошлогоднего сухостоя.
Встречный ветер нес с собой звенящее звучание степного простора и весенней
чистоты. Мы гнались за горизонтом, а он все уходил от нас по мягким,
размытым гребням далеких увалов, открывая за буграми все новые и новые
анархайские дали.
И чудилось мне, что слышу я голоса минувших времен. Содрогалась,
гудела земля от топота тысяч копыт. Океанской волной, с диким гиканьем и
ревом неслась конница кочевников с пиками и знаменами наперевес. Перед
моими глазами проходили страшные побоища. Звенел металл, кричали люди,
грызлись, били копытами кони. И сам я тоже был где-то в этой кипучей
схватке... Но утихали бои, и тогда рассыпались по весеннему Анархаю белые
юрты, над стойбищами курился кизячный дымок, паслись вокруг отары овец и
табуны лошадей, под звон колокольцев шли караваны верблюдов, неведомо
откуда и неведомо куда...
Протяжный, раскатистый гудок паровоза вернул меня к действительности.
Закидывая на вагоны густые клубы дыма, паровоз уходил, словно конь на скаку
с развевающейся гривой и вытянутым хвостом. Так мне показалось издали. А
поезд становится все меньше и меньше, он превратился в темную черточку, а
потом и вовсе исчез из глаз.
Мы пересекли железную дорогу у затерянного в степи разъезда и
двинулись дальше...


В первый же день по прибытии я выдал себя с головой. Я еще не
избавился от тех видений, которые почудились мне в дороге. Неподалеку от
полевого стана стояла на пригорке древняя каменная баба. Серая, грубо
отесанная гранитная глыба столетия простояла здесь, словно в дозоре,
глубоко осев в землю и вперив вдаль тупой, безжизненный взгляд. Правый глаз
ее, чуть скошенный, выщербленный дождями и ветром, казался вытекшим, пустым
и отпугивал злым прищуром под тяжелым подобием века. Я долго разглядывал
бабу, а потом, подойдя к юрте, спросил у Сорокина:
- Как вы думаете, товарищ агроном, кто мог поставить здесь эту фигуру?
Сорокин собирался куда-то ехать.
- Должно быть, калмыки, - сказал он, садясь в седло, и уехал.
Что бы мне тогда на этом успокоиться! Нет! Меня словно кто за язык
тянул, и я обратился к трактористам и прицепщикам, с которыми еще не успел
как следует познакомиться: