"Игорь Акимов. Баллада об ушедших на задание (про войну)" - читать интересную книгу автора

Диван был коротковат, но валики откидные, и кожа почти новая, еще
не пахнущая ничем, кроме дубильных веществ; и новые пружины в меру
жестковаты. Алексей Иннокентьевич вытянулся на нем, поставил лукошко
на пол и стал разглядывать портрет.
Масюра смотрел мимо Малахова - чуть выше и в сторону, "на птичку".
Правильный нос, правильный рот и подбородок, и глаза обычные, без
приметного разреза, не запавшие и не выпуклые, и уши самые заурядные.
Ни единой приметной черты, разве что все чуть-чуть мелковато. Не
исключено, что кто-нибудь находит его даже красивым.
"Прочитать" его, заставить его заговорить было бы задачей
исключительной трудности даже для профессионального психолога. Только
не нервничать и не спешить, смотреть и думать, и тогда настанет
минута, когда портрет заговорит.
Алексей Иннокентьевич немного повернул голову. На той стене, где
было окно, висели еще два портрета Масюры - с другого листа личного
дела - фас и профиль. Но это были молчальники; с ними возиться -
только время губить.
Когда девушка вернулась за посудой, окно уже было снова зашторено,
а на экране только что погасли кадры железнодорожного моста через
Зюдер-Эльбе; съемка производилась с поезда, шедшего со стороны
Харбурга на остров; слева был отлично виден автомобильный мост; сейчас
Малахова интересовал именно он, поскольку других его изображений среди
наличного материала, кажется, не было.
- Я могу у вас попросить, - сказал Алексей Иннокентьевич, -
электроплитку, большой чайник, полный воды, и, конечно, пачку чая?
Малахов уже примирился с мыслью о предстоящей бессонной ночи.
Сколько раз бывало с ним так! Приступая к очередной работе, он полагал
сделать ее легко и быстро: ведь все знакомо, дело, как говорится,
только за техникой. Но стоило начать - появлялись интересные идеи,
мысли, какие-то параллельные, неожиданные ходы; он начинал вживаться в
новый мир, и, чем лучше ему удавалось это, тем больше он видел вокруг.
Тем неохотнее потом он расставался с этим миром, а это было неизбежно
и происходило в момент принятия решения. И Малахов оттягивал всегда
такой момент до последней минуты, что свидетельствовало не столько о
нерешительности его характера, сколько о том, что он типичный
теоретик. В мире реальном надо было выбрать что-то одно, причем не
обязательно самое интересное и красивое, а только самое вероятное,
самое практически возможное.
Правда, из этого не следует делать вывод, что, увлекаясь анализом,
Малахов забывал о цели; победе над реальным, конкретным врагом. Нет!
Об этом он помнил каждую минуту. Но как раз потому, что перед ним был
не просто противник, а именно смертельный враг, Малахов не желал
оставлять ему ни единого шанса. Он всего себя отдавал схватке.
"Добросовестность когда-нибудь тебя погубит, Алексей Иннокентьич!"
- смеялись товарищи. Но именно ему всегда доставались самые сложные
дела.
И в этот раз повторилась обычная история.
Еще в дороге он составил план действий. Два с половиной часа
понадобилось, чтобы просмотреть весь наличный материал, причем Малахов
уже знал, что именно ищет. Второй прогон занял только пятьдесят минут.