"Василий Аксенов. Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках" - читать интересную книгу автора

закадычничали, особенно и области телефонных разговоров, когда дамы по обе
стороны провода заваливаются с ногами на тахту в облаках табачного дыма и с
неизменной "чашечкой кофе".
Теперь о спорте. В ранней юности оба играли в баскетбол: Юст за
"Жальгирис", а Роб за сборную Карело-Финской ССР, поскольку военная семья
Эров в те времена сторожила северо-западные рубежи. Интересно отметить, что
однажды юнцам пришлось впрямую играть друг против друга в составе молодежных
сборных. Мощные прибалты, сохранившие традиции своего великолепного
довоенного баскетбола, в пух и прах разнесли карело-финнов, на которых,
кроме неопытности, постоянно еще висело злополучное тире, тем более что
единственным представителем угряцкого этноса там считался Роберт Эр, на
самом деле представитель русской солдатской фамилии. Счет был что-то вроде
103:56, а мог бы зашкалить и за две сотни, если бы литовцы не крутили
разрешенную тогда "восьмерку".
Теперь о родителях. Юстинаускасы были слегка буржуями и, конечно,
подверглись бы депортации, если бы папа Юста Густавас сам не занимался
депортацией сомнительных элементов. Он был, что называется, "пламенным
коммунистом" и добровольцем интербригад в испанской гражданской войне. Во
время Второй мировой войны он, разумеется, числился в составе литовской
дивизии Красной армии, хотя постоянно из этого состава исчезал, выполняя
разнообразные задания за линией фронта. Словом, он был настоящим красным
боевиком, и каково же было его удивление, когда в 1949 году за ним пришли
его коллеги по "невидимому фронту". Из лагерей он писал бодрые письма, в
каждом из которых можно было найти непременную советскую формулу: "Сыт,
обут, одет". В 1956-м он был реабилитирован и вернулся из Джезказгана теперь
уже стопроцентным коммунистом-ленинцем, правда, без одной почки.
Интересно, что у Роберта даже в самых глубоких недрах семьи не
проглядывал ни один, даже самый завалященький зэк, однако и к нему советская
жизнь не была особенно ласковой. Отец его, хорват Огненович, не вернулся с
войны. Мать, майор медслужбы, всю войну провела в полевых операционных.
Мальчик жил у тетки в Сибири. Аттестата не хватало, продовольственные
карточки были иждивенческие; в общем, он провел типичное для этого поколения
полуголодное детство.
После войны мать Вера Игнатьевна вышла замуж за полковника с простой
русской фамилией Эр. Людям вокруг нравилось произносить эту фамилию,
особенно в ее падежах. Кто-что? Эр. Кого-чего? Эра. Кем-чем? Эром.
Понравилось это и Роберту. В конце концов его переписали Эром, и он не
возражал. К тому же отчим ему нравился "по человеческим качествам", как
говорила мама. Он преподавал в военной школе науку наук, то есть
марксизм-ленинизм, верил во все это свято, а избытки святости обратащал на
семью, внедрял идеологию, как жрец внедряет могучую суть Зевса.
В юности у Роберта не было никаких сомнений, кроме одного: как можно не
верить во все наше свято-советское, иными словами, как можно быть нашим
врагом? Иной paз, ночью в тишине, в одиночестве, при созерцании, скажем,
Млечного Пути, его посещало что-то непостижимое, какой-то иголочный укол, но
до того огромный, что все наше победоносное и эпохальное казалось по
сравнению с этим уколом полным нулем. У него дыхание перехватывало, и он
ждал у окна, когда мимо пройдет какой-нибудь грузовик или трамвай и сердце
снова наполнится лирикой по отношению к миллионным коллективам cоветских
людей и всего прогрессивного человечества. Однажды в вильнюсском кафе