"Марк Александрович Алданов. Пещера (Трилогия #3) " - читать интересную книгу автора

собственное состояние. Так, на туалеты ей было положено триста фунтов в год.
"Предостаточно! Больше чем достаточно на тряпки!" - энергично говорил Семен
Исидорович. Тамара Матвеевна, с легким выражением грусти, говорила то же
самое: "Подумай, Мусенька, в такое время, когда другое копейки не имеют,
когда сама Мирра Константиновна ходит, как нищая! Ты помнишь, как она
одевалась в Петербурге!.." Мусе однако не было дела ни до какой Мирры
Константиновны. Она знала, что на триста фунтов в год, даже при ее умении и
вкусе, нелегко быть хорошо одетой. Муся могла истратить и больше; но при
первом их разговоре, когда после смерти тетки они составляли новый бюджет,
Вивиан ассигновал ей на туалеты именно триста фунтов. В свое время, до
революции, Муся, нисколько не стесняясь, спорила с матерью о тратах на
платья и неизменно добивалась всего, что хотела. Мужу она поспешно сказала:
"Разумеется, трехсот фунтов совершенно достаточно. Даже, по-моему, слишком
много..."

VI

Письмо было, как всегда, довольно бестолковое. Тамара Матвеевна, не
мастерица писать, вдобавок не любила точек, предпочитая им запятые. Но Муся
давно привыкла к ее слогу; ей казалось, что большинство людей в письмах
гораздо глупее, чем в жизни. Она невнимательно пробежала несколько первых
строк. Вдруг сердце у нее забилось: "Бедный папа!.." Мать сообщала ей, что
Семен Исидорович болен сахарной болезнью.
"...Ты знаешь, Мусенька, папу и его характер, - писала Тамара
Матвеевна, - каково ему все это было, и еще потом эти денежные неудачи тоже
очень на него повлияли, он, который все так хорошо понимает, послушался
этого Нещеретова и купил эти проклятые марки и бумаги, если бы не это, мы и
сами теперь были бы вполне обеспечены, благодаря папе, который еще в
Петербурге понял, что надо перевести деньги в Швецию. И вам, дорогие дети,
мы бы тоже тогда могли посылать, я отлично знаю, что вы, слава Богу, не
нуждаетесь, и Вивиан такой благородный человек, но каково это папе, с его
характером, что мы вам теперь ничего не даем, это ты сама понимаешь
("четвертый раз они мне об этом пишут", - подумала с досадой Муся). Но все
это было бы полбеды, если б папа был вполне здоров. Ты сама в Копенгагене
видела, как он плохо выглядит, и я из-за этого прямо ночей не спала, я еще в
Варшаве требовала, чтобы он пошел к Верцинскому или к Гиммельфарбу, которых
нам так хвалили, но ты же знаешь папу, как на него можно повлиять? Он
говорил, что это все нервное, от тех киевских волнений, ты ведь представить
себе не можешь, что мы тогда пережили... (Муся ясно себе представила
выражение лица, испуганные глаза, интонацию Тамары Матвеевны, когда она
говорила: "пережили", с ударением на втором слоге). Я тоже думаю, что нервы
здесь сыграли большое значение, а также этот переход к временному
бездействию после кипучей деятельности папы, он ведь в Киеве был в центре
всего, ничего без него не делалось, и, если б другие были как он, то
большевики не сидели бы теперь в России. Папа говорит, что это только
передышка и что Россия должна скоро возродиться и что мы скоро опять будем в
Питере, я сама так думаю и чего бы я только ни дала, чтобы опять жить как
прежде до всех этих несчастий, ты верно слышала, что бедный старик Майкевич
умер в тюрьме, такой был славный человек и так любил папу. Одним словом я
утешала себя, что это только нервы, а тут еще у папы были неприятные встречи