"Марк Александрович Алданов. Пещера (Трилогия #3) " - читать интересную книгу автора

"Ну, вот, так всегда", - подумал Серизье со вздохом. Он все же гордился
тем, что его трудом и временем в партии несколько злоупотребляли (газета
ничего ему не платила за статьи). "Нет, ехать туда я не согласен!" - решил
он, взглянув на часы. Оставалось пятьдесят минут, больше чем достаточно (да
и секретарь, конечно, оставил четверть часа в запас).
Он снял пальто, аккуратно положил его на деревянный диван, еще в
передней с наслаждением отстегнул воротник. В кабинете, против двери, уголья
камина красиво отсвечивались на длинной веренице золоченых корешков. Этот
вид всегда успокаивал Серизье, - особенно приятно ласкали глаз
красно-коричневые тома Сен-Симона. Он вошел в кабинет, зажег лампу, зажег
электрическую печь под столом.
На столе лежала раскрытой новая книга религиозно-философского писателя.
Философия мало интересовала Серизье; религия не интересовала его совершенно:
он говорил о позитивистах с легкой иронией, так как и в философии, и в
литературе, и в искусстве очень боялся оказаться отсталым. Заявлять себя
позитивистом было не лучше, чем восторгаться "Новой Элоизой" или музыкой
Обера и Галеви; но в действительности, по душевному укладу, Серизье был
совершенным позитивистом. Он нехотя давал понять приятелям, что, помимо
общественно-политической жизни, есть у него другой, высший строй мыслей,
составляющий его частное дело. Из-за старых личных связей он посещал
некоторые передовые философские собрания, даже изредка выступал на них, и
выступал с честью, так как, читая все модное, знал и в этой области принятую
расценку. Однако оставлял он эти собрания с тягостным чувством: было ясно,
что на них каждый говорит о своем, преимущественно о предмете своих
последних занятий, разве только из вежливости и для видимости порядка
прислушиваясь к мнениям других и о них упоминая (всегда в
преувеличенно-лестной форме); самые разные вопросы валились в одну кучу,
основная тема заседания забывалась, создавалось впечатление ученого сумбура.
Люди эти, в один голос, утверждали, что говорят о самом нужном. Между тем
ему казалось, что они в жизни никому не нужны и всего менее друг другу. По
сравнению с ясностью, отчетливостью, трезвостью политических и юридических
споров, эти собрания особенно проигрывали, несмотря на высокий тон,
дарования и эрудицию их участников.
Рядом с книгой, под пресс-папье, лежали вырезки из газет. В начале
своей парламентской карьеры Серизье получал от агентства все газетные
статьи, в которых о нем говорилось. Потом это стало дорого и ненужно; его
имя теперь слишком часто упоминалось в газетах. Секретарша вырезывала только
важные статьи или требовавшие ответа выпады, - Серизье это называл своей
ежедневной грязевой ванной. Он говорил, что совершенно равнодушен к брани.
Однако секретарша нередко пропускала особенно грубые оскорбительные статьи,
не желая его расстраивать.
На этот раз в вырезках не было ничего неприятного, - только деловая
политическая брань, относившаяся к нему и к главному вождю партии. Серизье
называли безответственным человеком, а главного вождя карьеристом
революционной фразы. Обратное было бы, конечно, неприятней. Он не без
интереса пробежал вырезку. Журналист был второстепенный и недобросовестный;
но, в сущности, характеристика Шазаля была не так уж далека от истины:
"Карьерист революционной фразы? Да, к сожалению, доля правды есть... А это
просто глупо: безответственный человек? Перед ними мне, что ли, отвечать?" -
с досадой подумал Серизье, почти механически занося в память имя журналиста,