"Марк Александрович Алданов. Могила воина" - читать интересную книгу автора

можно было выражать без опаски.
- Пусть, но они не могли не видеть соблазнов своего искусства. Ведь все
искусство само по себе есть великий соблазн, оно соперничает с верой, и для
искренне верующего человека эта мысль, я думаю, нестерпима. Религиозное
творчество должно быть понятно, общедоступно, определенно, односмысленно.
Искусство же почти всегда не общедоступно, неопределенно, двусмысленно, даже
многосмысленно. Кроме того, религия живет добром, дышит добром и прекрасна
добром. Искусство же по природе зло или живет преимущественно злобой...
Впрочем, в такой форме моя мысль преувеличена. Однако, верно то, что
искусство, - по крайней мере литература, - гораздо лучше помнит о зле, чем о
добре, гораздо чаще вдохновляется злом, чем добром, гораздо больше обязано
злу, чем добру. И не верьте тем художникам, которые, вечно описывая зло,
уверяют, что служат таким образом добру или даже Богу: это самые неискренние
из художников. Да вот, взгляните на эти гениальные фрески. Я не живописец, у
меня нет верного глаза, - когда я смотрю на картину, я интересуюсь не тем,
что занимает живописцев; меня прежде всего занимает вопрос: что за человек
был тот, кто это создал. И тут, слава Богу, мы в догадках почти свободны.
Вазари нас погубил, рассказав анекдоты обо всех художниках Италии. Но об
авторе этих фресок он сам почти ничего не знал. Говорят, что "Торжество
смерти" написал некий Андреа ди Чионе, называвший себя Орканьа, живший в
Пизе в 14-ом веке, бывший одновременно живописцем, архитектором, скульптором
и поэтом. О нем Вазари не сообщил нам ни пустых анекдотов, ни серьезных
сведений. Некоторые знатоки вдобавок приписывают "Торжество смерти" кому-то
другому. Во всяком случае, мы совершенно не знаем, что за человек был этот
Орканьа. Кажется, он к искусству относился с легкой иронией: по крайней
мере, на своих картинах писал: "Fece Andrea di Cione scultore", а на
статуях: "Fece Andrea di Cione pittore". Впрочем, это могло происходить и от
мании величия: "все умею!..." В религиозных чувствах этого человека мы как
будто сомневаться не должны: он строил церкви, расписывал стены часовен,
набожные пизанцы доверили ему стенную живопись их знаменитого кладбища.
Что-же он написал? В этих фресках все двусмысленно.
- Почему, Байрон? - спросила графиня. Она чувствовала, что тут
следовало бы записывать: великий поэт высказывает свои мысли о произведении
великого художника, да еще на пизанском Саmро Santo.
- Посмотрите, справа молодые люди и дамы танцуют, поют, играют на
лютне... Разумеется, это должно означать поэзию, свет, радость жизни.
Заметьте, однако: ни одного красивого лица, ни одной привлекательной фигуры.
Точно он хотел сказать, что все это очень преувеличено, что ничего хорошего
тут нет, что радоваться собственно нечему. А вот рядом собрались калеки,
нищие, уроды, - эти, напротив, изображены очень наглядно. Посредине фресок
летит смерть. Обратите на нее внимание, я такой смерти не видел ни на одной
картине. Обыкновенно, смерть рисуют дряхлой старухой с косой. Здесь она
здоровенная злая баба. Калеки, нищие и уроды простирают руки к
атлетке-смерти. И по милому, простодушному обычаю того времени, художник,
очевидно не очень веря в свою изобразительную силу или в понятливость
зрителей, пояснил мысль еще словами, - видите, тут помещены стишки,
вероятно, его собственного сочинения: "Dacche prosperidade сi ha lasciati, -
O Morte, Medicina d'ogni pena, - Deh vieni a darne omai l'ultima Cena!....".
Однако смерть знать не хочет калек, нищих и уродов. Минуя их, она летит к
тем невеселым прожигателям жизни, к не очень красивым богатым дамам, за