"Марк Алданов. Истребитель" - читать интересную книгу автора

Celles qui ont souffert - effacement de formes jusqu' au martyre - seront
avec nous passionement. Oui, hanches carrees ou rondes, decolletes genereux
ligne en figure de proue, tissus brillantes et majestueux, la gamme des
tons - doux, puis soudain eclatants, va du gris elegant en vert mousse, du
enivre au vermilion".
Молодая красавица в отороченном мехом костюме стояла на лестнице,
поставив ногу на ступеньку. Передний изгиб ноги, туфли, чулки, шляпа, тоже
отделанная чернобурой лисицей, были все-таки очаровательны. "Конечно, это
они приукрашивают", - думала Марья Игнатьевна. Под фамилией портного (его
имя было известно дамам даже в Крыму) была надпись: "Redingote a la Russe.
Modele Tolstoi". Над рисунком кто-то выцветшими чернилами написал: Liebes
Schatzchen, es ist herrlich! Diese Franzosen. Das muss mir ja so wunder-bar
stehen. Ganz wie fur mich gemacht! - "Осталась жена Фрица и без редингота, и
без Фрица" - подумала Марья Игнатьевна, впрочем без злобы, точно чувствовала
себя в эту минуту членом дамского Интернационала. - "Нет, он прекрасный,
благороднейший человек. Конечно, его надо будет приодеть. Ах, если б он
все-таки был немного помоложе: ну хоть сорок девять, а не пятьдесят пять. И
если бы не эти виноградные блошки"...
Вдруг ей пришло в голову, что собственно говоря, она может вернуться в
Ялту и теперь. При ее комнате была большая кухня, в которую можно перенести
диван. Они бы могли, таким образом, пробыть несколько дней вместе. "Никто
ничего не может сказать, все знают, как было дело. Да и пусть говорят что
угодно... Бедный, он очень смутится, но страшно обрадуется... А вдруг в
самом деле построить нашу жизнь на пару?" - с лукавой улыбкой подумала она:
как раз за чаем молодежного коллектива, впервые, услышала это новое
выраженье.
Лукавая нежная улыбка не сходила с ее лица и на следующее утро, по
дoроге в Ялту. Марья Игнатьевна предполагала, что его не будет дома, что он
вернется через час. Собиралась накрыть стол новенькой шитой скатертью,
поставить свой маленький чистенький самовар, достать ром, который он очень
любил. Она отворила дверь, вошла и ахнула: - "Господи, Твоя воля!" сказала
она вслух, на этот раз не новым выраженьем.
Иван Васильевич никак не думал, что Марья Игнатьевна может нагрянуть
неожиданно, без предупреждения, не знал даже, что у нее есть второй ключ. Он
все время относился к ее квартире бережно, чтобы, избави Бог, ничего не
разбить и, действительно, не разбил ничего. Правда, ему самому иногда
казалось, что при Марье Игнатьевне квартирка была как будто нарядней и
уютней; но он перед отъездом собирался произвести уборку и привести все в
прежний вид.
Она заглянула в кухню, в коридор, всюду, вернулась и села на стул, сняв
с него блюдечко с окурками. Ей хотелось плакать. "Глупо... Из-за квартиры...
Все было вздор, он мне не пара, он на двадцать лет старше меня... Что ему
сказать, если он сейчас вернется?.. Нет, не надо, чтобы он знал, что я здесь
была... Я сама виновата"... Она подумала, не взяться ли сейчас же за работу.
Однако привести квартиру в порядок нельзя было ни в час, ни в три часа, и ей
все-таки не хотелось, чтобы он ее застал в грубом заштопанном фартуке со
щеткой и ведром. Не хотелось, несмотря на раздражение, и смущать его:
понимала, что он сконфузится необычайно. "Нет, пусть он лучше не знает.
Когда он съедет, найму двух татарок".
На столе лежала развернутая газета с крошками хлеба и колбасы. Не