"Марк Алданов. Истребитель" - читать интересную книгу автора

отсюда не гонят, живу я от лордов далеко, хоть три года скачи, не доедешь,
по бессмертному выражению Гоголя, так что я могу оставаться и при лордах,
которые, вдобавок, и не подозревают о моем существовании. По вечерам гуляю в
садах. Ох, хороши лунные вечера! Страшно жаль, что ни разу не удосужились
приехать, но не беспокойтесь и оставайтесь у меня сколько понадобится. Я вам
говорила и повторяю: будьте как дома".
В Алупке в самом деле было очень хорошо. Тем не менее, после окончания
работы и отъезда других декораторов, ей стало скучно. В местном партактиве
интересных, свежих людей не оказалось. Она посетила местный молодежный
коллектив и даже прочла там небольшую лекцию, но ушла расстроенная. Говорила
она хорошо, употребляла самые новые выражения, однако, чуть не в первый раз
в жизни почувствовала себя чужой. Молодые люди выслушали ее лекцию
внима-тельно, с любопытством задавали вопросы, интересовались и Рембрандтом,
и особенно Бродским, за чаем тоже были, как умели, вежливы, но в их
вежливости и почтительности было что-то больно задевавшее Марью Игнатьевну.
Со своими девицами они разговаривали совершенно иначе. "Неужели я для них
старуха?" - с тревогой спрашивала себя Марья Игнатьевна, поднимаясь к своему
флигельку.
Эта мысль была ей особенно тяжела в одиночестве Алупки. Готовясь к
лекциям на тему "Разложение западно-европейской культуры в свете современной
живописи", она взяла с собой несколько художественных изданий и три тома
сочинений Сталина. Но работать ей не хотелось. Думала о своей жизни, о
будущем, об Иване Васильевиче. Он был, очевидно, влюблен в нее и боялся ей
об этом сказать из-за своего возраста. "Конечно, это был бы мезальянс" -
подумала она с улыбкой: так неожиданно всплыло вдруг в ее памяти это слово
из старых книг. "Мезальянсом" был и ее брак с тем красивым молодым
человеком, из которого ничего не вышло. Этот молодой человек, в отличие от
Ивана Васильевича, не был джентльменом, - почему-то ей все лезли в голову
старые, почти контрреволюционные слова. Марья Игнатьевна чувствовала себя
одинокой. Ей многие завидовали, находили, что она ведет интересную жизнь.
Она знала самых выдающихся людей ялтинского партактива, читала публичные
лекции в Николаеве, ее честолюбие было удовлетворено. "Он старше меня на
шестнадцать лет, но он прекрасный человек, он умнее и тоньше всех их,
несмотря на свои отсталые взгляды". Когда она называла Ивана Васильевича
"Ваше сиятельство", то бессознательно вкладывала в это другой, переносный
смысл, как бы относившийся к тому, что в старых книгах называлось духовным
аристократизмом. Физически он не был ей неприятен, скорее напротив. В
сущности самым неприятным была его профессия.
Вместо сочинений Сталина она, чтобы заснуть, стала в кровати
просматривать номер парижс-кого журнала мод, оставшийся в ее флигеле от
убитого немецкого офицера. Его предложил ей заведующий, холостяк.
"Помилуйте, зачем мне это?" - пренебрежительно сказала она, - "разве
просмотреть на сон грядущий?" Женщины, раскрашенные и не раскрашенные,
серьезные и улыбающиеся, надменные и ласковые, их платья, костюмы, шубы,
муфты, шляпы, все свидетель-ствовало о падении западно-европейской культуры.
Ей бросился в глаза заголовок: "Революция". Марья Игнатьева немного знала
иностранные языки и читала ученые книги легко.
"Les rembourrages ont vecu. Les hanches de 1'im-portance. Beaucoup
protestent. A chaque fois que s'af-firme une idee nouvelle, il des grincheux
pour s'ecrier que cela ne durera pas. Non Mesdames, ne vous trompez pas.