"Табак" - читать интересную книгу автора (Димов Димитр)

XIV

После нелегальной конференции в горах Лила целиком посвятила себя партийной работе, однако большими успехами похвалиться не могла. Рабочие волновались, были какими-то слишком уж придирчивыми и занозистыми. Лилу они слушали равнодушно, а потом задавали ей вопросы, по которым было видно, что они не согласны с партийными директивами. Политические лозунги поднимали на ноги только активистов, которых полиция быстро разгоняла плетьми. Но рабочим как будто надоело регулярно подвергать себя бессмысленному избиению. Очень подозрительно стали вести себя многие члены бывшей рабочей партии,[41] которых городской комитет по указанию областного отказался признать коммунистами, хотя они имели заслуги в прошлом. Эти люди начали заниматься агитацией по-своему и сторонились бывших товарищей. Как ни странно, Лиле иногда казалось, что существуют две партии с почти одинаковой идеологией, из которых одна называется коммунистической, а вторая, неизвестно почему, не носит этого имени.

Напряжение, трудности и споры, с которыми все это было связано, помогли Лиле до некоторой степени заглушить тоску по Павлу. Образ его словно побледнел, превратился в чуждую и безразличную ей тень, блуждающую где-то в далеких странах. Он писал Лиле сначала из Франции, потом из Бразилии, потом из нефтяных районов Аргентины. Это были сердечные и теплые письма, но они не особенно волновали ее. От них веяло самодовольной радостью, и Лила, читая их, только горько улыбалась. «Ты наконец нашел свой идеал! – иронически написала она в ответ на одно письмо. – Бродишь в свое удовольствие по свету, а решать трудные задачи на родине предоставляешь нам… Но я на тебя не сержусь, так как письма ты пишешь радостные, а значит, здесь тебя раздражала только дисциплина. Моя жизнь протекает однообразно и трудно среди простых, маленьких людей, вместе с которыми я медленно поднимаюсь в гору. На этом пути нет пальм и тропического солнца, но уверяю тебя, что я от этого не чувствую себя несчастной». Павел не ответил на последнее письмо. Очевидно, его задели ее намеки.

После того как Павел перестал писать, Лила начала еще чаще вспоминать об их прошлой близости. И воспоминания тревожили ее целомудренные ночи. Она пыталась прогнать эти мысли, пыталась думать о товарищах, которые осторожно ухаживали за ней. Почему бы ей не выйти замуж за кого-нибудь из них? Но на другой же день – стоило ей встретить их на складе или на нелегальном собрании – она понимала, что супружеская жизнь или физическая близость с ними для нее невозможна. Образ Павла тогда сиял еще ярче. Ее любовь к нему только казалась засыпанной пеплом забвения и безразличия. Он оставил неизгладимый след в ее душе. И она снова начала тосковать о нем.

После отъезда Павла разногласия в партийных кругах города прекратились. Пожилой товарищ, тот, из городского комитета, отошел от активной деятельности. Макс Эшкенази не отказался от точки зрения Заграничного бюро, но обещал хранить единство и стал дисциплинированным партийцем. Стефан выработал для себя «собственное» мировоззрение, которое ничем не отличалось от установившегося курса партии, но ему то и дело приходили в голову опасные и сомнительные идеи, которые могли привести к провалу. Лила распорядилась изолировать его и не поручать ему никакой работы.

В городской комитет вошла новая группа молодежи, которую Лила выдвигала не без учета того, слушались они ее или нет. Таким образом, к ней сходились все нити, направлявшие нелегальную деятельность в городе. Лицо Лилы осунулось еще больше и стало суровым. Ответственность обострила ее ум, а опасности сделали ее неумолимой и дотошной. Активисты со складов уважали Лилу, но побаивались ее резкости и холодности. Она незаметно стала походить на Лукана. И так же, как он, перестала замечать трещину, которая с течением времени образовалась между курсом партии и жизнью.

Приближался конец сентября, и в квартале складов стоял густой запах табака. Увядшие акации на улицах за вокзалом печально роняли мелкие пожелтевшие листья. Духота казалась еще более тяжкой от безветрия и облаков известковой пыли, которую поднимали грузовики, перевозившие обработанный табак. Пыль облепляла потные лица рабочих, лезла в рот и хрустела на зубах.

Склад, на котором работала Лила, находился рядом со складом «Никотианы». Как-то раз, во второй половине дня, Макс Эшкенази, уходя с работы, догнал ее.

– Подожди, я должен тебе кое-что сообщить, – сказал он, пробираясь в толпе работниц, которые выходили со складов, громко стуча по тротуару деревянными подошвами своих налымов. – Я получил письмо от Павла… Хочешь выпить кружку бозы?[42]

Лилу охватило знакомое чувство горечи, но она быстро подавила его и сказала равнодушным тоном:

– Хорошо.

Они зашли в маленькую скромную кондитерскую. В ней не было посетителей. Макс заказал две кружки бозы. Хозяин принес их и ушел по своим делам.

– Откуда пишет? – спросила Лила, когда они сели за неопрятный столик.

– Из Аргентины, – ответил Макс. Он испытующе посмотрел на Лилу.

– Из Аргентины?… – Сердце Лилы тревожно сжалось. – Должно быть, прохлаждается там под пальмами.

– А ты по-прежнему несправедлива к нему!.. Там в нефтяном районе развернулись жестокие стачечные бои. Павел принял в них активное участие, и сейчас он член Аргентинской коммунистической партии.

– Вот как?…

Ничего больше Лила сказать не могла.

Она рассеянно смотрела на рабочих, которые проходили по тротуару. Рабочие улыбались снисходительно, но без всякой насмешливости, как будто хотели сказать: «Смотри-ка, наша Лила решила наконец посидеть в кондитерской, но выбрала себе кавалера, который ей в отцы годится». И тотчас догадывались, что с кавалером этим она, наверное, говорит о партийной работе.

Образ Павла возник перед Лилой, еще более яркий и волнующий, чем когда-либо. Значит, вот он какой!.. Как она была несправедлива, когда считала его только ловким Фразером! Даже после исключения из партии он нашел в себе нравственные силы, чтобы бороться за ее идеи в далекой, чужой стране.

– А что он еще пишет? – нервно спросила Лила.

Ее вдруг разозлил пристальный, испытующий взгляд Макса, которым он словно проникал в ее отношения с Павлом.

– Пишет, что ранен, – ответил Макс – Пуля пробила ему бедро, однако серьезных повреждений нет… Сейчас он выздоравливает и ждет, когда сможет снова вернуться в строй.

Сердце у Лилы тревожно забилось. Ей показалось, что день померк. Гомон рабочих на тротуаре стал вдруг каким-то далеким и глухим. Известие о ранении Павла ошеломило ее. И лишь сознание своей беспомощности и того что Макс мог угадать причину ее волнения, помогло ей быстро прийти в себя.

– Выздоровеет, – проговорила она, стараясь казаться как можно более равнодушной. – Рана в бедро не может быть опасной… В худшем случае – потеряет ногу ила останется хромым.

Макс посмотрел на нее с удивлением, и Лилу это успокоило.

– Во всяком случае, Павел оказался замечательным товарищем! – сказал он подчеркнуто. – А вы его исключили.

– Что же в нем замечательного? – сухо спросила Лила.

– Все! Он предвидел те трудности, в которых вы сейчас путаетесь.

В глазах Лилы вспыхнули огоньки, голубоватые, как электрические искры. Она забыла о Павле и мгновенно превратилась в маленького злого демона.

– Это кто же путается? – гневно прошипела она.

– Ты и городской комитет, – ответил Макс – Вчера я изложил активистам «Никотианы» политическую платформу стачки. Ни па миллиметр не отошел от директив, которые вы мне дали. А рабочие только помалкивали, пожимали плечами или иронически посмеивались… Одна листовка – и все устремляются на улицу! Один пинок – и капитализм рушится и погибает под своими развалинами! Один штурм – и власть в наших руках! Какой разумный человек поверит, что все это возможно сейчас?

Лила покраснела и в гневе поджала губы.

– Если ты не видишь, как обстоит дело в действительности, и не способен агитировать рабочих, мы освободим тебя, – сказала она.

– Да вы уже освободили четвертую часть членов партии, – заметил Макс – Освободим и половину, если окажется нужным.

В глазах Лилы снова вспыхнули голубые электрические искры. Макс чувствовал себя бессильным перед фанатичным упорством, которое горело в ее взгляде. Но он все же сделал еще одну попытку вывести ее на путь истинный. – Можно задать тебе несколько вопросов? – спросил он, вытирая пот с лица.

– Говори, – холодно ответила Лила.

– Ты уверена, что теперешний курс партии – это правильный путь?

– Конечно, правильный.

– А как ты объяснишь, что рабочие уже не выполняют партийных директив?

– Это результат вашей деятельности, которая разбивает их единство.

– А других причин нет… Так, что ли?

– Да.

– Ты говоришь искренне?

– Да! – вспыхнула Лила.

По лицу ее прошла новая волна гнева. Макс печально улыбнулся и посмотрел на нее устало.

– Ты говоришь неправду, моя милая, – сочувственно проговорил он. – Говоришь неправду из самых чистых побуждений, которые идут из глубины твоего честного рабочего сердца!.. Говоришь неправду от отчаяния, стараясь спасти единство партии, хотя единства уже не существует. Но за нашими спорами, в сознании рабочих, рождается новое, железное и непоколебимое единство димитровского курса партии… Неужели ты не видишь, не понимаешь, что за идеи Димитрова – сама жизнь?

Лила не ответила. В ее сознании возник образ сильного духом человека, который во время Лейпцигского процесса потряс мир, но имя которого на партийных конференциях обходили молчанием. Наступил мучительный, критический момент, когда Лила должна была или отступить от своих взглядов, или бросить в адрес этого человека нелепое и ужасное обвинение. И она не поколебалась его бросить.

– Георгий Димитров – оппортунист!.. – сказала она глухо.

– Тупица!.. – воскликнул Макс и вскочил с места.

У Лилы сжалось сердце. Она сама не была уверена в своей правоте. Макс кинул на стол две монеты в уплату за бозу.

– Послушай, – сказал он, уходя. – Все, что я до сих пор сделал для партии, дает мне право присутствовать насовещании активистов склада. Я хочу открыто и честно выложить перед рабочими свой взгляд на стачку. Если вы этого не допустите, я буду считать, что вы боитесь правды.

– Мы тебя позовем, – угрюмо согласилась Лила.

Макс, не попрощавшись, вышел из кондитерской. Немного погодя возвратился кондитер, и Лила указала ему на деньги, оставленные Максом на столе. Она вышла на улицу и в ста метрах перед собой увидела высокую фигуру тюковщика. Он шел медленно, помахивая длинными руками. Перед витриной книжного магазина он остановился посмотреть книги. Когда Лила проходила мимо него, он взглянул на нее равнодушно, как на незнакомку.

На другой день Лила пошла на работу, измученная сомнениями, в которые ее вверг разговор с Максом. Она не спала всю ночь, перебирая в уме все доводы за и против нынешнего курса, и наконец снова ухватилась за спасительную мысль о единстве партии. Надо выполнять решения Центрального Комитета – вот и все!.. Но скорбные воспоминания о Павле, враждебное поведение рабочих и вчерашний разговор с Максом отравили ее веру даже в этот довод. Все смешалось. Мысль билась в поисках какого-то выхода, но не находила его. И из хаоса мыслей снова встал образ человека, который теперешнее руководство силилось умалить и опорочить. Но даже этот образ, по-прежнему героический и сильный вопреки оскорблявшей его клевете, сейчас не мог ей помочь. Для Лилы – самоотверженного, но не слишком образованного и искушенного партийного работника – Димитров все еще оставался оппортунистом, стремившимся толкнуть рабочий класс на путь опасных компромиссов.

Утро было пасмурное. В воздухе веяло холодным дыханием осени. После бессонной ночи Лила чувствовала себя усталой. Рабочие, как муравьи, стекались к складам, и и гуле их голосов, в торопливом стуке их налымов звучала какая-то покорность, которая ее раздражала. Но она тотчас поняла, что эта покорность только кажущаяся. Споры по вопросу о заработной плате и условиях труда, перебранки с мастерами, иногда доходящие до драк, – все это продолжалось по-прежнему. Если Лила подозревала, что рабочие превратились в послушное стадо овец, то это объяснялось ее гневом, вызванным неудачами партийных мероприятий, нежеланием рабочих подвергаться избиениям полицией из-за беспочвенных лозунгов. Никто уже не верил в басню, будто капитализм в Болгарии прогнил до основания и готов рухнуть при первом нажиме, не верил в то, что после табачных магнатов самый ярый враг рабочих – это Земледельческий союз. И когда Лила поняла все это, она снова погрузилась в безвыходный хаос своих мыслей. Ей казалось, что неграмотным активистам со складов значительно легче, чем ей, справляться с трудностями. Не порывая связей с партией и не мудрствуя лукаво, они руководствовались собственным разумением, а Лила, осуждая это на словах, в глубине души одобряла. Агитация этих активистов удивительно хорошо отвечала общему настроению рабочих. Не уменьшая их боевого задора, эта агитация делала его более сдержанным, разумным и, пожалуй, даже более опасным для хозяев.

Но Лилу раздражали методы этих активистов. Их короткие и таинственные совещания, проводимые без ведома партийного руководства, походили на фракционную деятельность. Очевидно, их подстрекали заблуждающиеся – те, что в поисках нового курса разрушали единство! Как коварно действовал этот Макс!.. С какой хитростью Павел создавал себе престиж!..

Лила шла быстро, гневно поджав губы. Мысли ее становились все более отчетливыми и мрачными. Нет, этого больше нельзя терпеть!.. Надо исключить еще несколько человек! Первую жертву она наметила в лице Макса, а когда подняла голову, увидела перед собой и вторую – бывшего депутата от рабочих Блаже.

Он шел впереди нее, торопясь на склад фирмы, в которой работал, оживленно и с шутками приветствуя знакомых. Как у многих людей небольшого роста, вид у него был очень самоуверенный. Блаже шагал, по-петушиному выпятив грудь и небрежно засунув руки в карманы, – можно было подумать, что он направляется в Народное собрание и ждет, что ему отдаст честь часовой, стоящий на посту у входа. Прошлой осенью после блокады его лишили Депутатского мандата и приговорили к трем месяцам тюрьмы за публичное оскорбление власти.

– Доброе утро, Лила! – сказал Блаже, когда она no-Равнялась с ним.

Подвижное и лукавое лицо его расплылось в улыбке. Оно несколько напоминало треугольник, так как лоб у Блаже был широкий, а подбородок узкий.

– Доброе утро, – хмуро ответила Лила.

Неделю назад она дала ему прочесть «Анти-Дюринга», и Блаже тотчас заговорил о книге.

– Трудненько мне читать Энгельса, – тихо пожаловался он. – В философии я еще слаб… Я ведь, знаешь, не получил систематического образования. Ты бы объяснила мне кое-что.

Лила зловеще молчала.

– Ну? Да ты как будто не в духе? – сочувственно проговорил Блаже.

Лила сразу же накинулась на него.

– Ты партиец или агент раскольников? – гневным шепотом спросила она. – Что это за собрания с активистами без ведома руководства? Кто дал тебе право говорить о старом и новом курсах партии? Кто разрешил тебе ставить вопрос о Димитрове?

– Постой, Лила! – Блаже с опаской огляделся. – Здесь неудобно. Я только…

– Никаких «только»!.. В партии нет ни старого, ни нового курса, понял? Отношение к Димитрову будет разъяснено Центральным Комитетом, а не тобой или мной! Что это за своеволие?

– Эх, Лила! – с горечью произнес Блаже. – Есть вещи, которые уже нельзя скрыть. Их и слепые видят.

– А ты об этом молчи! – Лила властно махнула рукой. – Если есть трудные вопросы, мы их решим. Для этого вы нас и выбрали.

– В том-то и дело, что вы их не решаете! – неожиданно разозлился Блаже. – Или решаете, да неверно.

– Ах, так? – вспыхнула Лила. – Как тебе не стыдно! Что ты собой представляешь? Скажи, что? Знания накопил? Много книг прочел? У тебя язык длинный только для пустой болтовни.

– Может, я и неучен, но я понимаю, о чем думают рабочие, – с достоинством заметил Блаже.

– Рабочие могут думать что угодно! Важно, как решает партия. Или, может, разогнать ее, если она не нужна?

– Неужели ты думаешь, что я это хотел сказать? Не криви душой, Лила! Ты знаешь, что значит для меня партия.

– Выходит, ничего не значит! Ты разрушаешь ее единство. Я буду настаивать, чтобы тебя исключили.

– Чтобы меня исключили? – прошептал изумленный Блаже. – Меня?…

– Ну да, тебя, кого же еще? Думаешь, ты сам стал депутатом? Нет, это мы выставили твою кандидатуру и выбрали тебя, именно мы! Язык у тебя работает, да не всегда на пользу партии.

Ошеломленный Блаже прошел несколько шагов, не говоря ни слова. Дошли до перекрестка; здесь Лила должна была свернуть к своему складу.

– Лучше помалкивай! – проговорила она, прежде чем отойти.

Блаже вдруг обрел дар слова.

– Ну и исключайте! – с возмущением сказал он. – Исключайте! Только это вы и умеете делать!

Лила вошла в цех обработки, расстроенная встречей с Блаже, и, когда звонок возвестил начало рабочего дня, с хмурым видом села на свою соломенную подушку. Сейчас она казалась сварливой и злой. Кое-кто из работниц пытался пошутить над ее настроением, но потерпел неудачу. Она отвечала желчно, и шутники умолкли. Пальцы ее механически сортировали ядовитые золотисто-коричневые листья. Однообразно гудел вентилятор. Мастер за что-то ругал тюковщиков. Лила думала все с большей горечью об. отношении рабочих к партии. Предупреждения об исключении уже не помогали. Ответ Блаже смутил ее своей дерзостью. До каких же пор это будет продолжаться? Может быть, надо пойти по новому пути, но по какому?… Нет, никакого нового пути нет! Любое изменение нынешнего курса ведет к оппортунизму и капитуляции по основной линии борьбы. Просто нужно удвоить непримиримость и, несмотря ни на что, идти вперед.

Пальцы Лилы, механически сортируя табачные листья, рассеянно рвали и ломали этот дорогой товар.

– Ты нынче в своем уме?! – сердито заорал кто-то над ее головой. – Это что, папеньки твоего товар, что ты его портишь?

Лила подняла голову. Над нею стоял мастер, выбритый, но немного опухший после вчерашней пьянки.

– Это разве направо класть надо? – ругал ее мастер. – Почему столько листьев поломала?

– Они такие и были, – ответила Лила.

– Врешь, сука! Я уже полчаса гляжу, как ты работаешь.

– Это мать твоя – сука, – огрызнулась укладчица, работавшая рядом с Лилой.

– Что? – Мастер забыл о Лиле и обернулся к укладчице. – И ты брехать принялась, а? И ты хочешь со склада вылететь?

– Если мы все вылетим, кто ж у вас работать будет? – миролюбиво спросил кто-то.

– Другие найдутся! Рабочих мно-ого! Хоть лопатой греби.

Мастер пошел дальше по цеху, придираясь к рабочим. От вчерашней выпивки у него болела голова. Ему не сиделось на месте.

Лила стала работать внимательнее. Она разозлилась на мастера, но не ответила ему. Ей вдруг пришло в голову, что с точки зрения партийной работы ее пребывание на складе, может быть, излишне. Она уже приобрела опыт профессионального партийного работника. Не лучше ли ей уделять больше времени размышлениям и самообразованию, не лучше ли включиться в новый сектор борьбы с этим враждебным миром? Надо ли до конца оставаться табачницей?… Да, надо, надо! Только рабочий может быть последовательным коммунистом! Только черный труд и синяя блуза указывают правильный путь! А таких болтунов, как Блаже, таких интеллигентов с буржуазными привычками, как Павел, Макс Эшкенази и тот пожилой товарищ из городского комитета, – вон из партии!.. Никаких временных отступлений, никаких союзников, никаких компромиссов!..

В глазах Лилы загорелся угрюмый гнев. Она не заметила, как снова начала рвать и ломать табачные листья.

К обеду на складе внезапно начался переполох, стремительной волной прокатившийся по цеху. Рабочие шептались, наклоняясь друг к другу, и из уст в уста передавали тревожную весть: «На складе полицейский инспектор!» Одни делали знаки соседям шестами и мимикой, другие старались выйти наружу, чтобы вовремя предупредить товарищей или увидеть, что происходит.

Мастер заметил это и сердито крикнул:

– Эй вы, черти! Чего забегали? Оса на склад залетела, что ли?

– Залетела, да только полицейская оса! – отозвалась одна пожилая работница.

– Занимайтесь своим делом! – приказал мастер. – Не смейте выходить! Пускай подрожат негодяи, у которых совесть нечиста.

Но он вскоре сообразил, что волнение плохо отражается на работе, в начал уговаривать работниц примирительны»: тоном:

– Не бойтесь, дуры! Директор – человек добрый, он не позволит никого тронуть.

– Как бы не так! – возразил один тюковщик. – Он ведь полицейскому инспектору не начальник!

– Нет, но они вместе ракию пьют, – убедительно объяснил мастер.

– Ракия ракией, а служба службой! – заметил тюковщик.

– Успокойтесь и работайте! – Мастер воспользовался случаем выдать себя за защитника рабочих. – Вам ничто не грозит! За вас отвечаю я.

Никто не обратил внимания па его слова. Передавая новость, ее постепенно приукрасили, и положение стало казаться более тревожным, чем было на самом деле.

– За инспектором шли двое штатских, – сообщил кто-то.

– И полицейские с ними! – добавил другой.

– Еще кого-нибудь замучат!

– Кровопийцы!..

Все посмотрели на Лилу. Рабочие опять стали перешептываться.

– Пропала девчонка!

– Забьют ее.

– И следа не останется от ее красоты…

Лила выслушала новость, не проронив ни слова. Сердце ее сжалось, во рту пересохло. Она предчувствовала опасность, но ничем себя не выдала. Только лицо ее осунулось и побледнело.

В это время в дверях появилась полненькая напудренная курьерша, про которую злые языки говорили, что она поставляет женщин мастеру. Она направилась к столу, за которым работала Лила. Курьерша шла через цех в наступившей тишине, постукивая каблуками по полу, и в это время раздался голос пожилой работницы, недавно отвечавшей мастеру:

– Эй, зачем пожаловала, потаскуха?

Раздался дружный хохот, по сразу же оборвался, и наступило молчание. Курьерша покраснела и, остановившись, издали сделала знак Лиле следовать за нею.

– Чего тебе надо? – громко спросила Лила.

– Директор вызывает тебя в контору.

Лила медленно встала с места, стряхнула с фартука табачные листья и пошла через весь цех к выходу.

– Рабочие!.. – внезапно крикнул тюковщик. – Если Лилу арестуют, все на митинг и будем бастовать.

– Верно! – отозвался другой.

– Всем быть готовыми! – поддержал его третий.

– Мы ее отобьем! – закричали укладчицы.

– Пусть только посмеют! – слышалось со всех сторон.

Лила на секунду остановилась, подняла руку и отчетливо проговорила:

– Товарищи, спокойствие! Посмотрим сначала, что будет.

Шум стих, и она пошла в контору. Мастер с изумлением наблюдал эту бурю, внезапно разразившуюся в цеху.

«Эй, что это вы? Какая вас муха укусила?…» – хотел он было сказать, но осекся.

– У-у-у!.. – дружно кричали рабочие.

– Подождите вы!.. – Мастер испугался. – Что случилось? Можно же договориться!

– У-у-у!.. – зловеще кричали рабочие.

Пока Лила шла в контору, ее страх внезапно уступил место радости. Сейчас она не думала об опасности, а видела только, что рабочие, все, как один, поднялись па ее защиту. Значит, все то, в чем она подозревала их за последнее время, думая об их отношении к руководству и партии, не оправдалось. Необоснованны также сомнения Макса, Блаже, пожилого товарища из городского комитета. Рабочие любят руководство и стоят за него!.. Единство в партии существует!.. Лила была так взволнована тем, что произошло в цеху, что даже не спрашивала себя, какими причинами это вызвано. Ей и в голову не пришло, что сейчас рабочие видят в ней самоотверженного и смелого товарища, который всегда отстаивает их интересы, а вовсе не секретаря сектантского городского комитета партии, который чуть не каждую педелю толкает их на шумные и бесполезные выступления.

Дружный и угрожающий крик рабочих еще доносился до Лилы. Он походил на гневную и мощную волну справедливого негодования, которая двигалась за нею, удваивая ее силы, полностью возвращая ей решительность и рассеивая последние остатки страха. Лицо у Лилы было по-прежнему напряженное, но бледность сменилась румянцем, а губы снова стали влажными.

Когда она вошла в кабинет директора, па нее пахнуло знакомым ароматом духов и сигарного дыма. Директор лениво полулежал в кресле, положив ноги на край письменного стола. Инспектор прямо сидел на диване у столика с курительными принадлежностями. Он вынул гвоздику из букета, стоявшего на столике, и почесывал ею нос.

Лила молча кивнула и остановилась перед ними.

– Ну? – спросил директор, закуривая сигару.

– Вы меня вызывали, – спокойно ответила Лила.

Пламя зажигалки, которой директор зажег сигару, мигнуло, стало опадать и наконец погасло в густых клубах дыма. И сквозь этот дым Лила увидела устремленный на нее взгляд умных, по порочных и противных глаз. Этот взгляд, мутный и серый, медленно пополз по ее ногам, охватил ее грудь и плечи и наконец как-то неуверенно остановился на лице.

– Ни дать ни взять ангорская кошка!.. – сказал вдруг директор.

– Это вы и хотели мне сказать? – холодно и гневно спросила Лила.

– Ну конечно, нет!.. – ответил директор. – Я вообще не хочу с тобой разговаривать, потому что ты считаешь, что я порчу твою репутацию.

– Это верно, – сказала Лила.

Директор сделал легкую гримасу. Глаза его снова впились в лицо Лилы. Но сейчас взгляд его показался ей каким-то измученным и жадным, в нем было что-то тоскливое и животное вместе.

– Тебя вызывал инспектор, – сухо сказал он.

Лила вопросительно обернулась к инспектору. Тот опустил гвоздику и спросил дружеским тоном:

– Скажи, Лила, что это за шум? Почему так кричат рабочие?

– Они взволнованы вашим приходом, – ответила Лила.

– Вот как! – Инспектор лукаво улыбнулся. – Слава богу, что я-то хоть не волнуюсь! Присядь, поговорим, как друзья! – Инспектор указал на кресло у столика и поднес Лиле портсигар. – Куришь?

– Нет, – ответила Лила.

Она не села в кресло, осталась на месте.

– Как поживаешь? – Инспектор привычным движением постучал концом сигареты по крышке портсигара. – Что поделываешь?

«Идиот!..» – подумала Лила. Она посмотрела на него и презрительно усмехнулась. Но что-то в его поведении показалось ей угрожающим.

– Учишься? – Инспектор небрежно взял в рот сигарету. – Собираешься сдавать экзамены на аттестат зрелости?

– Учусь, – сказала Лила.

– Вот как! – продолжал он. – Чтобы стать министром, если возьмете власть!.. Ну, а как с новым курсом? Кажется, ничего у вас не выходит? Руководство препирается с рабочими, а?

«Значит, хочешь меня запугать», – подумала Лила.

– О каком курсе вы говорите, господин инспектор? – спросила она с удивлением.

– О курсе Коминтерна, конечно! – продолжал инспектор, зажигая сигарету. – Не строй из себя дурочку. Мы тоже слегка разбираемся в марксизме.

– Возможно! – Лила удивленно пожала плечами. – Но я работаю только в дозволенных законом профсоюзных организациях. У меня нет никаких других связей, и вы это знаете.

– Ну вот, опять наврала с три короба, но ничего!.. – Инспектор засмеялся с деланным добродушием, потом повернулся к директору, словно обращаясь к нему одному: – Я основательно изучил марксизм и, право же, отнюдь не умаляю его силы как идеологии людей наивных или неспособных пробиться в жизни. Как слуга государства, я считаю эту идеологию вредной и борюсь против нее… По уж если выбирать из двух враждующих фракций коммунистической партии, то я предпочитаю иметь дело с так называемыми левыми сектантами, честное слово! Я не говорю, что это невинные ангелочки, но как противника я их уважаю больше: в них есть что-то открытое, прямолинейное, и не так уж они страшны. Прежде всего, их узнаешь сразу. Если это интеллигент, он носит рабочую блузу. Если его поймаешь, он сразу открыто и честно признает свои заблуждения. А другие – те подлецы! У них как будто и широкие платформы, и союзники, и от программы они отступают, и не знаю, что еще, а на самом деле они коммунисты до мозга костей. Посмотришь – человек как будто вполне легальный, хорошо одет, тихо-мирно занимается чем-то, а на самом деле втихомолку ведет подрывную работу. Схватишь его – он ничего не знает: я не я и лошадь не моя. «Кто? Я – коммунист?… Ничего подобного! Как вы смеете! Я друг тех-то и тех-то, занимаюсь тем-то и тем-то». Невинная жертва! Херувимчик! Осудишь его – прослывет героем. Отпустишь – опять берется за свое, по действует еще хитрее. Получает жалованье от государства, а сам шушукается с рабочими и крестьянами па вечеринках, по городским окраинам или в сельских читальнях… «Просветительная деятельность, – говорит, – что в этом плохого?…» А на самом деле и просветительная деятельность, и пропаганда, да еще какая!

Инспектор умолк и снова обратился к Лиле.

– Эти подлецы вам тоже не нравятся? – сказал он. – Правда?

Лила снова побледнела, по не от страха. Слова инспектора показались ей бесконечно обидными. Впервые она столкнулась с таким необычным явлением: полицейский служака ругает людей Коминтерна, заявляя, что предпочитает иметь дело со сторонниками нынешнего курса! Откуда ему все это известно? И почему он говорит это ей?

– Господин инспектор, – сказала она. – Ведь я обо всем этом, что вы сейчас говорите, понятия не имею.

– А я имею, и я все знаю досконально! – вдруг закричал инспектор. – Мы арестовали того… черного агронома, с которым ты уже несколько раз встречалась. И он оказался умным человеком! Спас свою шкуру! Все нам рассказал, словно граммофонная пластинка.

«Врешь! – молнией мелькнуло в голове Лилы. – Если бы Иосиф признался во всем, ты бы меня сразу же арестовал, не стал бы заводить этот разговор», И все-таки лицо ее побелело как мел. Она снова почувствовала, как губы пересохли при мысли, что ее могут арестовать и забить до смерти. Она внезапно вспомнила совет, который ей когда-то дал Павел в предвидении подобных случаев. Этот совет гласил: «Отрицай!.. Отрицай все до конца!»

– Тебе ясно? – спросил инспектор.

– Нет, ничего мне не ясно, – твердо ответила Лила.

Директор встал с кресла и, сунув руки в карманы, стал прохаживаться по комнате. Лила почувствовала, что он приблизился, по запаху пудры и одеколона.

– Тогда поговорим в другой обстановке! – В голубых глазах инспектора вспыхнули ехидные огоньки. – Но я знаю, что ты сторонница старого курса и, следовательно, имеешь основание думать, что к тебе я могу отнестись более снисходительно… Разумеется, лишь в том случае, если ты мне поможешь разобраться в ваших делах до конца. Некоторые из ваших признают, что они коммунисты, но от всего остального отпираются… И тогда им туго приходится! Слышишь, ты! Туго!

Лила не ответила. В комнате наступило молчание. Инспектор закурил новую сигарету и вопросительно посмотрел на директора, который по-прежнему как маятник ходил взад и вперед по комнате, засунув руки в карманы. Вместо того чтобы испугаться, Лила рассердилась. Когда инспектор сказал, что он относится снисходительно к приверженцам старого курса, эти слова показались ей омерзительными. В них было что-то нестерпимо обидное, уязвившее ее гордость.

Директор вдруг перестал шагать по комнате и остановился.

– Оставь эту девушку в покое, – сказал он, подойдя к Лиле и положив руки ей на плечи.

– Как так? – удивился инспектор.

– Да так! Не трогай ее! Я беру ее под свое покровительство.

– Ты, должно быть, шутишь, директор! – отозвался инспектор каким-то неестественным тоном.

– Нет, не шучу… Прошу тебя, сделай это ради нашей дружбы.

– А начальство?

– Начальство ничего не узнает, если ты замнешь дело… И давай поставим на этом точку.

Инспектор молчал, опустив голову и словно обдумывая слова приятеля. Лила внимательно слушала их, и мысль ее работала с предельной ясностью. Она чувствовала, как руки директора все сильнее сжимают ее плечи, но желание выслушать разговор до конца сдерживало ее, мешая выразить отвращение, которое она испытывала.

– Попробую что-нибудь сделать, – сказал наконец инспектор. – Но только при одном условии: если Лила не будет упрямиться и расскажет мне кое-что о здешних людях.

– Ну что ж, это пустяки, – ответил директор вместо Лилы. – Ты слышишь? – повернулся он к ней и подмигнул: – Не упрямься! Скажи ему что-нибудь, и он оставит тебя в покое. Сама знаешь – полиция!.. А пока иди в цех. С завтрашнего дня перейдешь работать в контору машинисткой, чтобы уже не вызывать подозрений.

– Подлецы! – дико вскрикнула вдруг Лила, вырвавшись из рук директора. – Да, я как раз из упрямых! Можете разорвать меня на куски, по ваш шантаж не пройдет!

Директор, пораженный, отпрянул от нее. Инспектор только поднял голову.

– Какой шантаж, сука? – ровным голосом спросил он.

– Тот, который ты устраиваешь, чтобы я стала любовницей директора!.. – Лила сейчас походила на разъяренную пантеру. – Знай, что стены зашатаются, если ты меня арестуешь и отдашь под суд!.. Начальство все тебе может простить, но только не то, что ты посмел компрометировать полицию! Я сегодня же расскажу эту мерзкую историю своему отцу и родственникам! Завтра все адвокаты в городе и девушка, за которой ты бегаешь, узнают, как ты пользуешься своим служебным положением, чтобы сводничать!..

– Клевета! – захрипел инспектор. – Чем ты это докажешь?

– Увидишь чем! Весь город знает, что ты подлизываешься к развратникам и кутишь с ними, что ты прикрываешь их безобразия в публичных домах… Увидишь, что устроит тебе околийский начальник, которому ты возражаешь па людях. Но этого мало, инспектор! – Яростный голос Лилы вдруг зазвучал еще громче. – Рабочие, рабочие стоят за меня! Начнутся митинги, стачки, в министерство полетят телеграммы протеста, весь город закипит!

– Если ты отсюда выйдешь!..

Инспектор побледнел. Выхватив из кармана маленький пистолет, он прицелился в Лилу.

– Ты с ума сошел! – крикнул директор, быстро схватив его за руку. – Я не допущу такого безобразия на складе.

– Подлец! – закричала Лила, глядя инспектору в глаза. – Посмей-ка что-нибудь сделать со мной без суда и следствия!.. – И бросилась к двери.

Она промчалась по коридору и, выскочив во двор, увидела у крыльца группу рабочих, которые с тревогой ожидали ее. Среди них был и тюковщик.

– Что случилось? – спросил он быстро.

– Все поднимайтесь, если меня арестуют! – бросила Лила на бегу. – Но только если меня арестуют.

Тюковщик ответил:

– Мы оповестили и другие склады.

После того как Лила выскочила из комнаты, директор достал из бара бутылку ракии и медленно наполнил две рюмки. Он беззвучно смеялся циничным, холодным и спокойным смехом развратника, который не боится скандалов.

– Опростоволосился ты с ней, инспектор, – сказал он. – Что задумал – и что вышло! Женщины не по твоей части. Плохо знаешь людей.

– А ты почему согласился? – злобно спросил инспектор.

– Потому что поглупел, пьянствуя с такими дураками, как ты… Как только я посмотрел ей в глаза, я сразу понял, чем все кончится. Хорошо она нам выдала!

– Я с нее шкуру спущу! Живой из участка не выйдет… – грозился инспектор.

– На, выпей и успокойся! Директор поднес ему рюмку.

– На куски ее разорву! – стонал инспектор чуть не в истерике.

– Смотри-ка – крови жаждет, – равнодушно проговорил директор. – А я бы на твоем месте ничего ей не сделал, хотя бы только за ее храбрость.

– Ты что, с ума спятил? Значит, оставить ее так?

– Это самое разумное, – промолвил директор.

– А если она раззвонит?

– Не раззвонит!.. Но ты должен выбросить из ее дела донесения Длинного.

– Не могу я их выбросить, – сказал инспектор.

– Почему?

– Длинный заметит и выдаст меня.

– А ты заткни ему рот ракией и прикажи молчать.

– Но могу! – чуть не простонал инспектор. – Это служебное преступление… Если дойдет до Софии, меня уволят.

– Тогда не забывай, что на тебя уже есть доносы начальника гарнизона и околийского. Раздуют истории в цыганском квартале и в доме докторской вдовы. Темные дела! Нам-то ничего, нас люди знают. А для тебя – это большой вопрос. Рискуешь службой. Сразу вылетишь в Делиорман. Не забывай также, какая будет суматоха, если поднимутся рабочие… Конца не видно!

Инспектор мрачно выпил свою ракию. Он вспотел, жилы па его висках заметно пульсировали.

– Это я из-за вас впутался в эти истории, – с ненавистью проговорил он. – А вам на все плевать. Вам и горя мало. Тузы!..

– Как ты нас назвал? – весело спросил директор.

– Тузы! Вот как назвал! – со злобой повторил инспектор. – Должностных лиц и тех опутываете.

– Неужели? – Директор улыбнулся. – Значит, вот как относится полицейский инспектор к состоятельным гражданам… Интересно! Надо к тебе приглядеться повнимательней. Только что ты говорил, что основательно изучил марксизм. Может, он на тебя повлиял?

Инспектор тупо уставился на него голубыми, помутневшими от хмеля глазами.

– Эх ты, ведь я пошутил! – пробормотал он, смущенно моргая. – Ты что? Или рассердился?

– А ты и вправду подумал, что я могу рассердиться? – Директор разразился громким, но каким-то холодным смехом, который не понравился инспектору. – Мелкая у тебя душонка, инспектор! Просто подленькая! Я на тебя не сержусь, а только забавляюсь.

Инспектор поднялся с оскорбленным видом. Ракия начинала действовать и делала его обидчивым.

– Послушай! – с горечью проговорил он. – Ты перебарщиваешь. Ты меня оскорбляешь. Этого я больше не потерплю.

– Сядь! – приказал директор и налил ему ракии.

– Нет, не сяду! – упирался инспектор. – У тебя отвратительная привычка забавляться людьми, унижать их. Ты просто садист.

– Садист?

– Да, садист!

– Может быть, ты хочешь взять меня на службу в околийское управление?

– Ну вот, видишь? – В глазах инспектора вспыхнула злоба. – То, что ты говоришь, как раз и показывает, какой у тебя скверный характер. Ты бы этого не сказал, если бы не хотел посмеяться над падением… как бы ото сказать… над трудностями других людей.

– Может быть, в этом есть смысл! – промолвил директор.

– Не знаю, по мне это противно. Если я приказываю Длинному избивать арестованных, то я делаю это, чтобы сохранить государство и привилегии таких, как ты. Разве я не прав?

– Да, прав.

– Так почему же ты смеешься надо мной?

– Потому что ты глуп. На твоем месте я никогда бы не стал полицейским инспектором.

– А если нет других возможностей?

– Ну!.. У юристов всегда есть возможности. Куда сунутся, там и деньги.

– Ты все шутишь, директор. Ты избалованный купеческий сынок! Не знаешь ты жизни… Но ты в десять раз глупее меня. Ты это понимаешь?

– Почему? – удивленно, но не обижаясь спросил директор.

Он устремил на инспектора умные, насмешливые, холодные глаза. Это были глаза человека, который понимает все, но которого ничто не волнует.

– Потому что ты сам себя погубил, – сказал инспектор. – Потому что ты имеешь возможность жить разумно, а компрометируешь себя – вот влюбился в Лилу… Я готов сорвать с себя погоны, если ты не питаешь к ней серьезного чувства.

– Браво, инспектор! – Директор снова рассмеялся цинично и спокойно. – У тебя ум как бритва, а твои мысли, словно клопы, ползают по моему телу. Но послушай меня. Если ты арестуешь Лилу, среди рабочих начнутся такие волнения, что обработка табака у нас остановится по меньшей мере на неделю. А это сулит миллионный убыток. Ничто другое меня не интересует! Об остальном заботься сам! Ясно тебе, чего я хочу?… Ну иди. Мне надо договорить с мастером.

После ухода инспектора директор налил себе еще ракии. Все, что произошло здесь, не вызвало в нем ни тревоги, ни угрызений совести, а только досаду. Но досаду медленно притуплял алкоголь. «Надо выгнать этого типа из нашей компании, – подумал он об инспекторе. – Надоел!» В уголках его ленивых глаз появились мелкие морщинки равнодушного беззвучного смеха. Он вспомнил, что адвокатская дочка и сын бывшего депутата уже договорились о помолвке.