"Виктория Александер. Визит сэра Николаса " - читать интересную книгу автора

собственное состояние. Джонатон объяснил Лиззи, что для Николаса это вопрос
чести и гордости. Он хотел компенсировать ошибки и неудачи своего отца,
который тоже хотел приобрести собственное состояние, но был слишком доверчив
и наивен, почему и терпел неудачи во всех своих начинаниях.
С той самой минуты, как Лиззи увидела Николаса в новой ипостаси, ею
овладело любопытство, вызванное желанием разгадать эту загадку. Вскоре после
его возвращения в Лондон Лиззи нашла возможность остаться с ним наедине на
террасе. Впервые за все время их знакомства они разговаривали не о друзьях,
не о погоде и иных предметах обычного и скучного общения ради вежливости.
Хорошо отработанное кокетливое поддразнивание Лиззи увяло под взглядом
умных, спокойных глаз Николаса, и девушка сама не заметила, как стала
расспрашивать его о совершенном путешествии и поделилась с ним своей
завистью по поводу того, что ему, как мужчине, доступно многое, совершенно
недоступное ей.
Он рассказывал ей о еще неизведанных странах, обладающих неисчерпаемыми
ресурсами, говорил о том, что его восхищают полная радости жизнь Эффингтонов
и взаимная привязанность всех членов этой семьи. Лиззи, в свой черед,
поведала о своем желании сделать собственную жизнь содержательной и
интересной. Николас в ответ сказал, что он хотел бы оставить свой след в
этом мире, реализовать отпущенные ему природой способности и занять в жизни
более серьезное положение, чем то, какое он занимает теперь.
Он разговаривал с ней так же, как разговаривал бы с ее братом или со
своими друзьями. Так, словно бы она была для него не только хорошенькой,
веселой и беззаботной белокурой девушкой с зелеными глазами и солидным
приданым, но человеком умным и понимающим, достойным доверия. До сих пор ни
один мужчина не говорил с Лиззи подобным образом.
А она до сих пор не знала мужчин, похожих на Николаса Коллингсуорта.
Их разговор на террасе породил те необычные чувства по отношению к
Николасу, которые владели ею сейчас, и послужил началом дружбы, не менее
необычной. Чем далее, тем охотнее искала она встреч с ним и понимала, что и
он ищет этих встреч, чтобы продолжить долгие беседы об их жизни, об их
будущем, их взглядах и эмоциях. Они говорили и об искусстве, о музыке, даже
о политике и событиях мирового значения.
Разговоры их в присутствии других людей оставались по-прежнему
незначительными. Бывало, они танцевали друг с другом - не более часто, чем
Лиззи танцевала с любым другим молодым человеком. И если он во время вальса
прижимал ее к себе чуть крепче, нежели другие, и произносил обычные
любезности подчеркнутым тоном, понятным одной лишь ей, то знали об этом
только они двое, Лиззи и Николас.
Ничего неуместного или слишком личного не происходило между ними на
публике. Ни жеста, ни слова, по поводу которых кто бы то ни было мог
выразительно приподнять бровь или посплетничать между делом. Но когда
взгляды их встречались на расстоянии, сердце у Лиззи, казалось, готово было
выскочить из груди, и она знала, вернее, чувствовала интуитивно, что Николас
разделяет ее волнение.
Но в конце концов, и это, по-видимому, было неизбежно: встретившись на
некоем приеме, оба смутились и стали запинаться в разговоре, словно бы
опасаясь неожиданного, но закономерного взрыва долго сдерживаемых эмоций.
Лиззи хотела бы высказать очень многое и многое услышать в ответ, однако
слова не шли на язык ни ему, ни ей. Лиззи намеревалась уйти, но по