"Валерий Алексеев. Чуждый разум ("Юность", 1975)" - читать интересную книгу автора

Борис Борисович был человеком сдержанным и культурным. Местоимение "я" он
употреблял только в косвенных падежах, даже если ему для этого приходилось
выискивать замысловатые обороты: скажем, вместо "я не согласен" у
Никодимова получалось "мне представляется это сомнительным", - ну и тому
подобное. Но в отличие от Гамлета Мгасапетова, Борис Борисович не был
помешан на деликатности, и "мне бы хотелось" у него звучало как "вы,
дорогой мой, обязаны". Эта частность поведения, наверно, не была самой
главной, но Владимиру Ивановичу льстила мысль, что на месте Никодимова он
держал бы себя точно так же.
До сегодняшнего дня Фомин был уверен, что Борис Борисович, хотя и не
держит его на примете, как Роберта Ахябьева, но все же неосознанно на него
полагается - как на исполнительного, надежного, пусть даже "фонового"
работника. Теперь же в этом пришла пора усомниться. "Фоновых" работников
не замечают оттого, что в них уверены, но уж никак не оглядывают с
неприязнью. Вообразите, что вы бегло взглянули на стену своей комнаты и
вдруг почувствовали к ней сильнейшую неприязнь. Наверно, где-то в
подсознании у вас уже бродит мысль содрать с этой стены обои либо
загородить ее каким-нибудь шифоньером, а то и вовсе проломить ее и сделать
сквозной проход.
Ни та, ни другая, ни третья возможность не устраивали Владимира
Ивановича. И ему впервые стало очень неуютно в здании института. Даже
приказ Г. К. Цереброва вызвал у Фомина лишь приступ жажды деятельности, но
вовсе не поколебал уверенности в том, что уж кто-кто, а он-то здесь, в
институте, определенно на своем месте. Теперь от этой уверенности не
осталось и следа.
Безусловно, у Никодимова были все основания негодовать на пришельца.
Утечка информации шла через отдел пересчета, и это бросало тень на самого
начальника отдела, каким бы авторитетом он ни обладал. Безусловно также,
что Борис Борисович имел право держать на подозрении любого сотрудника
группы трюизмов. Но причем здесь Фомин? Почему такая неприязнь именно к
нему? Разве Никодимову не ясно, что "Дело о телепатемах" касается кого
угодно, только не В.И. Фомина? А если это не ясно даже Никодимову, то дела
Фомина совсем не блестящи. Любая попытка отмежеваться будет рассмотрена
Никодимовым как косвенное доказательство вины. И вот смотрите, что
получается. Никодимов не даст в обиду Гамлета Мгасапетова, поскольку сам
его назначал. Гамлет защитит Ахябьева, потому что мыслями Ахябьева и
живет. А Ахябьев курирует молодого Путукнуктина и наверняка поручится за
него головой. Все они связаны круговой порукой и наверняка ополчатся на
Фомина, который никем не курируем и, как только что выяснилось, ходит под
неприязнью начальства. Неизвестно еще, о чем эти трое из триста
пятнадцатой договорились в его отсутствие. Тут уж не до самоопределения,
речь идет о самозащите. Как В. И. Фомин может доказать всему миру, что он
никакой не пришелец, а обыкновенный смертный, земной, младший научный
сотрудник?
И тут Владимира Ивановича бросило в жар. Да ведь он же сам себя губит!
Вместо того, чтобы сидеть тише мыши на своем рабочем месте (как ему
советовал "Голубой идеал"), Фомин, словно заправский пришелец, бродит в
одиночестве по институту, повергает в обморок секретарш-машинисток (легко
вообразить себе, что рассказывает, очнувшись, Линочка о его внезапном
появлении в центре комнаты, с искрами в глазах и щупальцами по углам рта),