"Валерий Алексеев. Чуждый разум ("Юность", 1975)" - читать интересную книгу автора

взволнованный и в то же время собранный, прекрасно помнящий, что он себе
может позволить и чего не может. Он тщательно причесывался, застегивал
верхнюю пуговицу рубашки, проводил ладонью по щекам, проверяя побритость,
и только после этого, откашлявшись, набирал заветный номер. "Але, -
говорил он чуть сипловатым голосом. - Фомин на проводе. С Вами можно?" И
машина с радостью отвечала ему: "Душка Фомин, я ждала этого целые сутки".
Вообще человеческий элемент в системе института нравился Фомину
значительно меньше. От человеческого элемента постоянно исходила низменная
эманация расхлябанности и побочных страстей. Люди путали Фомина, сбивали
его с толку юмором, он же отвечал им терпением. Что делать: человеческий
элемент постоянно требовал поправки на личность. Перфораторщица,
перевравшая знаки, была, разумеется, личностью: ей мешал сосредоточиться
непредвиденный прыщ на носу. Оператор, нахально перекинувший заказ Фомина
на завтра, тоже был личностью и тоже требовал на себя поправки: он боялся
опоздать на футбол. Мгасапетов был помешан на деликатности, Ахябьев - на
юморе, Путукнуктин был просто незрел. Из всех сотрудников ИКСа одна только
Линочка не нуждалась в поправке на личность: она не была ни умна, ни
остроумна, говорила все, что думала, а когда умолкала - моментально
переставала думать вообще.
Линочка, двадцати двух лет, секретарь-машинистка отдела общего счета,
была низенькая, толстенькая, темноволосая, густобровая, чуть-чуть усатая
девушка с ярко-синими глазами. (Не замужем, морально устойчива, но одета
со вкусом. Лицо в данной повести второстепенное.)
При всех остальных своих добродетелях, Линочка работала в головном
отделе, была в курсе всех институтских дел и нуждалась единственно в
терпеливом слушателе, а Фомин любил слушать и умел терпеть. Временами он
даже подумывал, не закрепить ли за собой право доступа к этому источнику
информации пожизненно, тем более, что сердце Линочки в определенном смысле
было свободно, но Линочка в присутствии Фомина говорила не переставая и не
оставляла ему времени для произнесения решающих слов.
Владимир Иванович поднялся на девятый этаж и, сосредоточившись,
приблизился к двери, на которой сияла бронзовая табличка "Г.К. Церебров".
Уже по этой табличке, не нуждавшейся во внутренней подсветке, можно было
предположить, что за дверью находится приемная и кабинет человека
исключительного значения. И то, что фамилии "Церебров" не предшествовали
суетные обозначения "докт. Мат. Наук, чл.-корр. Акад. Наук, лаур. Ноб.пр.
и проч.", - Лишь придавало этой обитой черным хромом двери внушительность
подлинника. Начальник отдела общего счета Галактион Кузьмич Церебров не
был ни доктором наук, ни академиком, ни даже лауреатом нобелевской премии.
Поговаривали, что и кандидатской степени у Цереброва не было, ходили также
слухи, что и самого Цереброва не существует, так как даже секретарь
Линочка ни разу в жизни его не видела, но все эти слухи не имели никакого
значения. Посетители Лувра, с благоговением толпясь возле рамы от
украденной картины, не задумываются над тем, что за шедевр должен здесь
красоваться. Факт отсутствия впечатляет их больше, и на голой стене они
читают взгляд и улыбку шедевра. Точно так же сквозь бронзовую табличку на
двери девятьсот третьей комнаты проступал благожелательный взгляд и
неопределенная улыбка Галактиона Цереброва.
Владимир Иванович прислушался: стука машинки не было слышно, между тем
как Линочка наверняка уже отобедала. Фомин осторожно открыл дверь и вошел