"Валерий Алексеев. Паровоз из Гонконга (Повесть, ж."Мы" 1-3/1990) " - читать интересную книгу автора

приверженцем. Как и многие подростки, Андрей находился в состоянии
ожесточенной войны с матерью (а точнее - против матери) и был к ней
пристрастно несправедлив, к отцу же относился с состраданием, несколько,
впрочем, переоценивая тяжесть отцовского бремени. Но делать нечего, и,
пережив замешательство, Андрей был вынужден сам кое-как объяснить этот
необратимый поступок. "С государством не шутят" - вот таким оказалось
найденное им оправдание. Отец поехал на курсы, потому что не мог не
поехать, слишком важные силы задействованы, слишком крупный движок пущен
в ход, и останавливать его по прихоти отдельного гражданина никто не
станет.
Десять месяцев Иван Петрович жил в столице по-студенчески, не ведая
никаких забот, кроме зачетов и экзаменов. Даже письма его помолодели, в
них замелькали легкомысленные словечки "шпора", "контрошка", "долбеж".
Людмила читала эти письма вслух, с досадой выискивая между строк хоть
малейшие упоминания о перспективах, - и ничего не находила. "Вот
малахольный! - сердилась она. - Я с детьми одна мучаюсь, а он там
резвится!" Андрей, защищая отца, разъяснял ей, что дела международной
важности нельзя доверять почтовой бумаге, - и был очень близок к истине.
Отец не писал о выездных перспективах потому, что не считал возможным
писать. Позднее он рассказывал матери о самонадеянном слушателе, который
раззвонил в письмах, что выезд у него уже в кармане, и провалился на
экзамене, после чего со стыда сменил место жительства и бросил семью.
Молодеческие письма отца очень развлекали Андрея, который не
предполагал в своем родителе таких ресурсов бодрости, и мысль о
предстоящем выезде в полуденные края стала для него каждодневной и
радостной. Он начал заглядывать в вузовские учебники английского языка.
Мама Люда, обрадовавшись перемене в его настроениях, нашла ему
репетитора - непутевого щербатовца, который выдворен был из института
имени Мориса Тореза, однако слыл в городе человеком, в изобилии знающим
иностранные языки.
Никому на свете Андрей не признался бы, что в мечтах своих он уже
видит себя международным борцом, которого только и ждут в сумрачных
манговых зарослях, пламенным агитатором, вождем герильи,
перераспределителем общественных благ, этаким Робин Гудом третьего мира,
и даже кличку себе придумал _на_всякий_пожарный_случай_: Эндрю Флэйм. В
конце концов он был всего лишь ребенком, причем ребенком для своих лет
весьма начитанным: все книжные сокровища города Щербатова были ему
доступны, а это не так уж мало даже по глобальным меркам.
Имелась у Андрея одна тайная мысль (не чуждая любому подростку, эта
мысль, бывает, тешит и убеленных сединами мужей), что все на свете,
включая войны, революции и землетрясения, приведено в действие
исключительно ради него, только одни события, имевшие место ранее, своей
неотвратимой последовательностью готовили явление в мир Андрея Тюрина,
другие же, вяло текущие ныне, нуждаются в его вмешательстве, для
которого он, собственно, и родился. В самом деле: в дотюринский период
история мчалась на всех парах, эпохи и формации так и мелькали. Там были
свои эндрю флэймы, свои наполеоны и кромвели, все уникальный, штучный
народ. Но вот родился Андрей Тюрин - и поезд резко сбавил ход, стал
притормаживать, лязгать, теперь и вовсе еле ползет, грозя остановиться у
первого же столба и обречь человечество на пожизненное разглядывание