"Анатолий Алексин. Не родись красивой..." - читать интересную книгу автора

В отличие, допустим, от моего. Молодость хороша уже сама по себе. Но я не
хочу зависеть от возраста. - "И от него тоже?" - подумала Маша. - Не робею,
как видите, перед вами. Хоть мне уже пятьдесят шесть.
Ей было тридцать.

"Что люди? Что их жизнь и труд? Они прошли, они пройдут..." - написал
гений, проживший двадцать шесть с половиной лет и не цеплявшийся за земное
существование. Он "хотел забыться и заснуть", за что профессор-реаниматолог
его дополнительно почитал.
Лермонтов, естественно, не был пациентом Алексея Борисовича... Но
строки его стали критерием отношения профессора к пациентам. "Они прошли,
они пройдут..." Все старались проходить подольше, максимально задерживаться
в своем земном шествии. Максимально содействовать этому было предназначением
и обязанностью Алексея Борисовича. Но к тем, кто уж очень цеплялся за жизнь,
он относился скептически. Очнувшись, Парамошин шепотом заклинал
реаниматолога: "Я умоляю вас... Умоляю..." Эту врачебную тайну Алексей
Борисович, однако, от Маши скрыл. Вскинув на нее устало-озорные глаза, он
спросил:
- А Вадим-то Степанович из-за чего надорвался? Как вам кажется?
- Из-за любви, - не задумавшись, сообщила она.
По-мальчишески бойко сообразив, он снова задрал глаза, так как был ниже
ее ростом и не собирался это маскировать - ни перед кем на цыпочки не
привставал:
- Из-за любви к вам?
- Ко мне.
- Молодец. Я его понимаю! И как же теперь?..
- Я ведь дала вам согласие. - Маша не бравировала прямотой - она и
правда не выносила в общении кривых и ломаных линий. Ничего из себя не
изображая, она даже не прихорашивалась и пренебрегала косметикой. Какою
была, такой и была.
- А не придется ли снова его спасать? - спросил Алексей Борисович. И
сам же ответил: - Во-первых, я все равно не собираюсь вас уступать, а
во-вторых, трагедии повторяются лишь как фарс. Расхожая истина. Но давайте
за это выпьем!

В застольях он был несменяемым тамадой, "душой общества". Душой
изобретательной и находчиво-остроумной... Когда его с нарочитой
торжественностью избирали главой стола, он неизменно предупреждал:
- У меня, как и у знаменитого восточного мудреца-поэта, есть,
предупреждаю, существенный недостаток: я очень люблю тех, кто любит меня, и
недостаточно люблю тех, кто меня не любит.
"Тех, кто не любит его, любить вообще противоестественно!" -
впоследствии думала Маша. Она в ту пору уже наизусть знала его излюбленные
истории и анекдоты. Не мог же он всякий раз изобретать что-то новое. Она
берегла его силы - и не требовала обновления застольных "программ". А
слушала так, как внимают произведению хоть и знакомому, но неспособному
надоесть.
Если сам Алексей Борисович примечал за столом тех, которые, как и Маша,
не единожды его слышали, он с ребячьей открытостью объявлял:
- По многочисленным просьбам исполняю на бис осточертевшие мне