"Анатолий Алексин. Не родись красивой..." - читать интересную книгу автора

укладывали на каталку.
- Ты жив? Ты жив? - Провинциально-пугливыми, беспомощными глазами она
вперилась в мужа, хотя и так было видно, что он уже не мертвец.
- Ну, да... - прошептал он, демонстрируя максимальное безразличие.
Узрел, стало быть, что Маша в кабинете - и наблюдает семейную сцену.
Она впервые видела его жену, которую Вадим конспиративно скрывал от
больничных коллег. А та привычно смирилась. Жена принялась суетливо метаться
возле каталки, а муж обрел в себе возможность для раздражения:
- Не надо... Прошу тебя!
Недовольство было рассчитано всего на одну зрительницу в его кабинете.
"Если даже сейчас, в таком состоянии он способен режиссировать
происходящее... значит, и любовь его тоже воскресла", - подумала Маша. И это
было ей неприятно.
Робость жены, ее забитость выглядели столь очевидными, что Маша
многолетнюю соперницу свою пожалела. Ей стало все равно, какая у него
супруга - обворожительная или уродка, безразлично, дорожит он своей
спутницей или нет... На самом деле любовь покинула Машу не вдруг. Она начала
удаляться давно, неторопливыми и неуверенными шагами. Теперь остались лишь
беспокойство за его жизнь и угасавший ужас того, что она могла превратиться
в убийцу. Исчезла досада... И претензий как не бывало. Вадим бы предпочел ее
гнев. И чем яростней была бы та злость, тем больше он бы предпочитал ее. Но
сие уже ни от него, ни от нее не зависело.
Вадим не звал к себе фактическую жену, потому что в кабинет прибыл
кто-то из министерских чиновников. И не подпускал жену официальную, потому
что близко была фактическая...
"Горбатого могила исправит, - скорее с насмешкой, чем протестуя,
подумала Маша. - Слава Богу, что могила ему уже не грозит. Но и продолжение
нашей истории... нашей связи не грозит тоже!"
Ей захотелось побольней оскорбить их многолетние отношения, обозвать их
связью, даже прелюбодеянием.
А ведь совсем недавно, вот-вот... когда Алексей Борисович, не умевший
желать власти, обладал властью сверхчеловеческой и употреблял ее во спасение
Парамошина, Маша клялась себе, что все Вадиму простит, если он, поддавшись
реаниматологу, вновь окажется на земле. И согласна была, чтоб его
возвращение обернулось и возвращением к ней.
Маша вспомнила, что у постели умиравшей Анны Вронский с Карениным
помирились, что обещали забыть вражду. И протянули друг другу руки... Но как
только Анна была спасена, вражда разгорелась непримиримей, чем прежде.
"Почему искреннее всего жалеют умирающих или умерших? А лишь погибавший
воскреснет, опять подталкивают к могиле. Почему так?" - спросила себя Маша.
И ничего себе не ответила. Она размышляла абстрактно, - сердце участия в
этом не принимало.

6

Назавтра, едва дождавшись рассвета, Маша позвонила Алексею Борисовичу,
чтобы он не успел уйти на свою поразительную "работу".
- Ох, как удачно, что я успел вернуться после бессмысленной утренней
беготни! - порадовался он в трубку. - Убегаю от одиночества... Позвони вы на
три минуты раньше, и не застали бы. Это был бы кошмар!