"Любовь Алферова. Пещера отражений (Фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

из памяти, таяло, как невнятное сновидение, теснимое холодным, трезвым
страхом. К нему вернулась способность осознавать, где он и что с ним
происходит. Не было сомнения, что только патологическое забытье лунатизма
могло увести его за семь верст от дома к заклятой горе. Ведь из-за нее он
взлелеял столько честолюбивых надежд, так упорно, жадно трудился и понес,
в конечном счете, горькое, позорное поражение. Был осмеян, исключен из
претендентов на ученое звание, признан захолустным авантюристом, лишенным
научных представлений. Стоит ли удивляться нервному истощению и
расстройству с его теперь уж явными, недвусмысленными признаками? Какой же
после этого смысл жить? А тем более - заниматься историей, то есть помнить
и пересказывать другим события, безвозвратно канувшие в прошлое? С какой
целью волочить утомленным сознанием груз исчезнувших эпох, которые лишь
обманчиво дразнят величием чьих-то деяний, а на самом деле спрессованы из
миллиардов неприметных, безымянных, никому неведомых малых судеб, следа
которых не осталось на земле? А ведь мучились, мечтали, рвались к знаниям,
к духовному прозрению, страдали от любви... Во имя чего?
После вихря этих отвлеченных мыслей, скорых, спорных, безответных,
Авдотьевым овладело отчаяние. Ноги ныли от усталости, его лихорадило.
Лунатик - подумать только! Болезненное пробуждение настигло его здесь,
потому что ночное светило погасло, ушло в густую тучу с лохматыми краями в
виде змеистых драконовых голов. Последний тусклый отблеск скользнул по
склону горы. Чуть погодя вдали полыхнула молния, плеснув сиреневым,
огненным светом, донесся трескучий, протяжный раскат грома. Мрак ослепил
Авдотьева. Лес вокруг застонал от внезапного порыва шквального ветра,
пронизывающего до костей осенним холодом. В чаще нарастал монотонный,
зловещий шум - буря шла, надвигалась стеной.
Озябший, едва различая в ненастной мгле очертание знакомой поляны,
Сева пустился почти наугад к домику Веденея. Каждый шаг впотьмах казался
шагом в пропасть. Ветер теперь выл и метался неистово, едва не валил с
ног. Грохотало. Молнии резали глаза. Вдобавок хлынул косой, хлесткий
дождь.
Когда изможденный Авдотьев добрался до избушки лесника, в бешеном
реве грозы он различил новые звуки - и обмер: распахнутая дверь дома
болталась и хлопала на ветру, заунывно скрежетали ржавые петли.
Придерживая дверь отворенной, он остановился на пороге. Он ожидал,
что на него пахнет затхлым теплом дедова логова, но изнутри исходил
известковый запах камня и сырой, развороченной земли.
Перед ним зиял провал, наклонным туннелем уходящий вниз, в глубине
еле уловимым пятнышком брезжил бледный кварцевый свет.
Это был вход в пещеру.
От домика Веденея, прилепленного к подножию горы, остался лишь остов.
Осознание беды еще раз опалило рассудок - и страх перегорел, отпустил.
Наступил, выражаясь языком медицины, общий адаптационный синдром. Сева,
пока как бы без участия воли, стал сопротивляться потрясениям, беспрерывно
атакующим и сознание, и весь его организм. Появилась стойкость, готовность
к неизведанному.
Он сделал несколько шагов к провалу, оперся рукой об оголенный скат
горы, нагнулся и осторожно заглянул под свод пещеры. С обратной стороны
тоже находился кто-то живой, который, наклонясь, с робким любопытством
выглядывал наружу. Они столкнулись лицом к лицу - и Сева узнал самого