"Марианна Алферова. Боги слепнут (Мечта Империи #3)" - читать интересную книгу автора

Они смотрели на него молча. Ждали. Он что-то должен им сказать. Найти
важное слово, чтобы историкам было что вписать в свои книги, а потомкам
выбить на бронзовых досках.
И Руфин заготовил предсмертную речь. Все эти дни, лежа в палате в
одиночестве, мучаясь от боли и забываясь кратким, не приносящим облегчения
сном, он старательно обвинял в происшедшем Элия, его милосердие по
отношению к Триону и его неспособность отыскать сбежавшего ученого. И вот
теперь, уже перешагнув свой Рубикон, умерев, но продолжая жить, Руфин
осознал, что зря винил Элия. Тот был виноват лишь в одном: не сумел
исправить ошибки Руфина. Элий, сгинув в Нисибисе, искупил вовсе не свою
вину, а вину Августа. На берегу Стикса императора ждут его гвардейцы,
которых он с такою легкостью послал на смерть, сам точно не зная, зачем.
Время обнажает истину. Так что глупо ее скрывать, когда твое время
кончилось. Руфину во всем придется признаться.
- Квириты, - сказал неожиданно Руфин, как будто не в палате лежал, а
стоял на рострах и обращался к толпе, затопившей форум, и божественный Марк
Аврелий Антонин на мирно шагающем коне запоздало указывал ему путь. -
Катастрофа в Нисибисе случилась по моей вине. Все помнят старую римскую
поговорку о том, что о мертвых надо говорить лишь хорошо, либо не говорить
ничего. Так вот, я хочу говорить об Элии Цезаре...
Слушатели переглянулись. Они ожидали чего угодно, но только не этого.
Упреки в адрес Руфина звучали уже почти в открытую. Аналитики всех мастей
искали и не находили иного виновника, кроме императора. Мнения людей
совершенно различных взглядов были схожи разительно.
Руфин облизнул мгновенно пересохшие губы. Норма Галликан, стоящая
рядом, провела по губам умирающего кусочком льда. И Руфин вновь заговорил.
- Я был заодно с Трионом. Я знал, что в Вероне создают урановую бомбу.
Я позволил Триону бросить вызов богам, надеясь, что люди сами станут как
боги. Ошибся... Когда понял, что тайну дольше не скрыть, я приказал верным
мне людям уничтожить приборы, создающие защитный экран от богов и гениев.
Опасался, что мое участие станет известным. Я уничтожил следы... Трион
оказался вроде как не виновен - ведь боги не наказали его сами...- Руфин
вновь сделал паузу. Слушатели ждали,- Я знал, что Трион изворотлив и хитер.
Я недооценил его, я виноват. Растерялся. Не осмелился сказать правду...
потом стал надеяться, что все обошлось. Если бы сенат узнал об этих
приборах, Триона отдали бы под суд и приговорили к смерти. А я... Я
вынужден был бы уйти...
Руфину казалось, что кто-то другой его голосом (да и его ли это
голос - сдавленный, сиплый, неживой) делает ошеломляющие признания. Он
говорил, прикрыв глаза, ни на кого не глядя, он говорил это своим
легионерам, ожидавшим его на берегах Стикса, он обращался к матерям и
женам, что сидели сейчас в клетушках одиночных палат возле обожженных живых
трупов своих сыновей и мужей, он сделал это признание солдатам, засыпанным
в глубоких гробницах возле Нисибиса. И важнее всего эти слова были для
одного человека - для крошечного Постума Цезаря, который через несколько
дней, а может и через несколько часов сделается Постумом Августом. И когда
мальчик вырастет, ему будет плевать на Руфина, как плевать на Элагабала,
Тиберия, Нерона или Калигулу, но своего отца, которого он никогда не
увидит, Постум Август должен чтить как бога. Это единственное, что может
сделать Руфин. Не для Постума Цезаря даже, но для Империи.