"Анатолий Андреевич Ананьев. Годы без войны (Роман, Том 2) " - читать интересную книгу автора

Одна, первая, - было то, что объединялось в понятии обычной, нормальной
жизни, то есть той жизни, какою он жил сам и в которой были свои
определенные представления, что хорошо, что плохо, чему следует подражать
и от чего отказываться, и была святость цели, принимавшаяся не столько
разумом, сколько душой и хранившаяся ею; вторая же - было то, что
составляло лишь внешний блеск хрустальных люстр, ковров, мебели, картин,
сервизов, статуэток и блюд, и было тем, что в сознании простых людей
обычно связывается с представлениями о барстве; это была та праздная жизнь
праздных людей, которая, как лодка, привязанная к пароходу, всегда
сопутствует трудовой народной жизни, и Сергей Иванович, признавая
возможность и неизменность ее, считал, что нельзя было Дорогомилшгу
совершить отступничество в пользу ее. Ему казалось, что Дорогомплин
перешагнул через ту святость цели (вынесенную всеми из прошедшей войны),
перешагивать через которую было не то чтобы преступно, но было
предательством каких-то общих и главных интересов жизни. "Да, он совершил
это, - подумал Сергей Иванович с той неожиданной для себя ясностью, как
все теперь вдруг увиделось ему, и посмотрел на Кирилла. - И он туда же.
Что происходит, что делается с людьми?"
- Для чего тебе все это? - затем спросил он у Старцева.
- Как для чего? Чтобы жить и себя уважать, - просто и определенно
ответил тот. - Ты посмотри, посмотри. - Он вскинул руки и снова как бы
распахнул ими перед собою пространство кабинета. - В этом вкус жизни. Да и
стоит гроши. Стоит, в сущности, работа, ну и хлопоты, но зато какая
прелесть! - И стал рассказывать Сергею Ивановичу (как говорпл всем, кому
показывал кабинет), каким образом покупались и привозились все эти дверцы
от старых шкафов. Почти с каждой дверцею была связана какая-либо история,
которая живо еще как будто помнилась Кириллом, хотя и была уже более
придуманной и не отражала того, как все происходило на самом деле; но в
рассказе Кирилла не только не чувствовалось этой придуманности, но он и
сам, казалось, был искренне убежден, что все так и было на самом деле, как
он говорил.


III


Перебив себя на середине слова, Кирилл предложил сесть в кресла, и бра,
оказавшееся теперь между ним и Сергеем Ивановичем, одинаково освещало их
лица топким, переливчатым светом.
Кириллу был приятен этот свет, как приятно было все, что стояло в
кабинете, и от этого чувства довольства собой и жизнью (и тем, что он был
не из тех, кого события застают врасплох) выбритые щеки его светились
сытым румянцем, седые виски казались биографией, и то выражение
соединенной молодости и мудрости, без которого давно уже никто из близких
не мог представить себе его, снова играло на его лице. Он весь был во
власти своих представлений о жизни, и в то время как Сергей Иванович,
осуждавший его за отступничество, угрюмо смотрел на пего, мысли,
рождавшиеся в голове Кирилла, были так естественно веселы, что, казалось,
их ничем нельзя было омрачить. Но Сергей Иванович пе замечал этой
веселости и мрачно думал, что Кирилл тратил не на то свои усилия, на что