"Анатолий Андреевич Ананьев. Годы без войны (Роман, Том 2) " - читать интересную книгу автора

всегда сторонятся), теперь, напротив, привлекало именно этим хотя и
отдаленным как будто, но единством судьбы, схожестью положений (что и
Наташа, по существу, оставалась теперь без мужа), и что в силу этого
единства и будет найдено понимание и сочувствие.
Под впечатлением этих успокаивающих мыслей и от солнца, тепло и весело
пригревавшего улицы, от движения и суеты, которую Наташа видела и
чувствовала поминутно, то садясь в троллейбус, то выходя из него, то
просто шагая по тротуару вдоль недавно построенных и потому белых еще
зданий с балконами и уже развешанным по этим балконам бельем - под
впечатлением этого повседневного, что, несмотря ни на какие невзгоды
личного или общественного порядка, всегда было, есть и будет представлять
собою течение народной жизни и возбуждать в людях только то чувство, что
жизнь эта неистребима и вечна на земле, в ней поднимались те силы для
жизни, которые независимо и вопреки ее воле оживляли ее. Лицо ее было
открыто, и открыты были ее маленькие и красивые уши с сережками, которыми
всегда так любовался Арсений. Рубины в сережках поблескивали точно тем же
игривым блеском, как они светились в памятный для нее вечер, когда она
была в гостях у Лусо (впервые в том обществе, так поразившем ее изяществом
туалетов, манерою держаться и возвышенностью разговоров), и вся она, не
замечая за собою, шла прямой и размягченной (какую успела перенять как
моду или как знак принадлежности к тому обществу) походкой, так что когда
Люба, оказавшаяся в этот час дома, открыла на ее звонок дверь, мало что
говорило в Наташе о том непоправимом и страшном, что в этот день было
пережито ею. Во всяком случае, в первые минуты встречи Люба ничего не
заметила в ней. Удивившись слегка, как она удивлялась всегда появлению
Наташи, и не прибегая к тем ложным объятиям и поцелуям, которые прежде
распространены были только среди пожилых, преимущественно женщин, но
теперь употреблялись всеми и всюду, а сказав лишь те приветственные слова,
простые, непритязательные, в которых нет и не может быть лжи (в силу
именно их простоты), она провела Наташу в комнату и только уже здесь, в
комнате, приглядевшись к ней (до более по тому чувству, что она знала, что
Наташа не могла прийти просто так к ней), сказала, всматриваясь в ее глаза:
- С тобой что-то случилось. - И затем, усадив ее и сама сев напротив
нее, еще раз проговорила: - С тобой что-то случилось, Ната. (Так она
называла Наташу.)
Она сказала это с тревогой, и в простоватом и некрасивом на первый
взгляд лице ее с крупными и неправильными чертами, не то чтобы сейчас же
выдававшими ее происхождение (то есть то, что и теперь еще принято
называть "из простонародья" и что все и всегда отмечали при взгляде на
Митю Гаврилова), но говорившими о непритязательности и простоте ее жизни
(ее духовных запросов, как понималось это Наташей), было столько участия,
что успокоенная было Наташа вновь вспомнила весь ужас своего положения, и
ей так жалко стало себя, что вместо ответа она только почувствовала, что
вот-вот разрыдается; и усилие, чтобы не разрыдаться, и невозможность
удержать готовые пролиться слезы - все было в застывшем выражении ее глаз.
- Да что с тобой, Ната? - повторила Люба. - Ты вся дрожишь. - И в то
время как произносила эти слова, увидела на щеках ее слезы.
Не зная, что было с Наташей, но поняв по этим ее слезам, что случилось
что-то непоправимое, Люба сейчас же принялась утешать ее; но не словами и
не тем желанием заглянуть в глаза, как это делают обычно, спеша выказать