"Анатолий Андреевич Ананьев. Годы без войны (Роман, Том 2) " - читать интересную книгу автора

всей этой по-своему неустроенной для нее жизни и что тех протестующих сил,
какие всегда прежде поднимались в ней, становилось все меньше и на смену
им приходило безволие, покорство и сознание того, что ни изменить, ни
поправить уже ничего нельзя. Она путем своих умозаключений приходила к той
же философии смирения, какую проповедовала ее тетка Евгения; и философия
эта, как ни грустно было признать это, давала ей успокоение. Она
чувствовала, что жизнь общая была подчинена как будто одним законам и
руководствовалась только той целью общего блага, которое для Виталины, как
и для сотен тысяч других, как она, было лишь отвлеченным понятием и не
ощущалось предметно, тогда как жизнь личная, то есть жизнь семьи,
протекала совсем по другим как будто законам и должна была определяться
благом иным, более благом для себя, чем для общества. "Но все зависит от
человека", - думала она то самое, что вытекало только из нравственного
понимания вопроса.
"Как они ненавидели его, как они все жестоки и злы" - было главным и
непреодолимым в сознании Наташи после всего того, что произошло с Арсением
и с ней. Ей тем более не приходило в голову, что духовный мир человека, то
есть нравственность его, всегда есть зеркало социальной жизни; она
представляла себе зло лишь в том конкретном понимании, что оно составляет
суть отдельных людей (для нее суть Галины, Юрия и суть следователя,
который вел теперь дело Арсения); и она готова была употребить все свои
силы для доказательства того, кто были они, то есть Гадина, Юрий (и
следователь), и кто был он, то есть Арсений. "Он не виноват", - говорила
она себе, и говорила следователю, и говорила подруге, у которой, дожидаясь
приезда матери, жила эти дни.


V


После ночи, почти в беспамятстве проведенной у соседей, утром, когда
соседям надо было идти на работу, Наташа (в том состоянии оглушенности,
когда ужас совершившегося представлялся ей еще только в самом факте, что
была кровь, было убийство, а не в последствиях его) должна была уйти к
себе; ей надо было продолжать жить самой и не отягчать жизнь другим, и с
этим смутным сознанием, что ей надо было делать, и с бледным, без единой
краски жизни лицом она подошла к двери своей квартиры. Но она не открыла
дверь и не вошла в нее. Боязнь, что увидит кровь и что вся страшная
картина ночи сейчас же повторится перед ней и она, не выдержав, с криком:
"Помогите!" - снова бросится на лестничную клетку, выставляя напоказ весь
ужас своего положения, заставила отстраниться от двери и выйти на улицу.
Она уходила от дома торопливо, не оглядываясь и с чувством погони, будто
что-то позорное шло за ней и грозилось открыться людям. "Как же он мог,
как он мог?!" - думала она, и только после того, как дом ее у Никитских
ворот скрылся из виду, и она дважды на переходах, не разбирая ничего
впереди себя, чуть не попала под машину, и на нее накричали, и какая-то
женщина, присмотревшись к ней, отвела ее в сквер, к скамейке, - она
впервые под впечатлением движущихся машин, людей и общего, всегда
производимого улицею шума осмысленно посмотрела вокруг себя. "У меня горе,
и никому нет дела до него", - подумала она. И она вдруг почувствовала, что