"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

раздавалось ни звука, и тогда, как бы подчиняясь этой тишине, медленно,
стараясь не стучать каблуками, я прошел по коридору к выходу.

ЧАС ПЯТЫЙ

- Может быть, это только у меня такой характер - переживать за все и за
всех, - продолжал Евгений Иванович, - но уж так было, что ни в тот день,
когда вернулся от Раи, ни во все последующие, пока устраивался на работу, я
не мог не думать о ней, и в то время как мне казалось, что я поступил
правильно и что всякое другое решение было бы невозможно и отвратительно для
меня, - как только оставался один (дома или где-нибудь в приемной, ожидая
очереди, но особенно по вечерам, перед сном, когда, погасив свет, еще лежал
с открытыми глазами), я постоянно как бы видел перед собою Раю в той позе, с
прижатыми к груди возле шеи руками, как оставил ее, и то ли жалость, а
точнее, даже не жалость, а будто все то состояние, что испытывала и о чем
думала она в то утро (мне же все это было, в сущности, знакомо, я ведь
пережил это в Калинковичах), охватывало меня, и я уже мучился и за себя,
вспоминая по-прежнему Ксеню и бывшего своего комбата, и за Раю, потому что
причиною ее рухнувших надежд был сам, и по утрам, мрачный и неразговорчивый,
стараясь обходить взглядом мать, торопливо завтракал и убегал из дому. В
довершение ко всему я чувствовал себя виноватым и перед матерью, которой так
хотелось, чтобы я был счастлив, и которая, как все, наверное, матери на
земле, по-своему понимая мир и людей, видела именно в ней, в Рае, мое
счастье.
Когда в тот день мать открыла мне дверь, она с удивлением спросила:
"Один?"
"Да, мама".
"Вы что, поссорились?" - тут же добавила она, потому что нельзя было не
спросить этого, глядя на меня.
"Нет, с чего ты?"
Она ожидала нас вместе, готовилась, и потому ее, конечно, особенно
огорчило, что я пришел один, но она больше ничего не сказала, а лишь,
вздохнув, принялась за свои домашние дела; и на другой день, и на третий
тоже ничего не говорила, но я постоянно, как только бывал у нее на глазах,
ловил на себе пристальные взгляды, словно она, присматриваясь, как чужого,
изучала меня.
Работать я устроился грузчиком на товарную станцию, а с осени пошел
учиться в вечернюю школу, потому что надо было еще закончить десятый класс,
прежде чем думать об институте; короче говоря, надо было сначала начинать
жизнь, и я, знаете, как ни было тогда трудно, всегда с удовлетворением
вспоминаю те годы, они кажутся мне удивительными уже тем, как в лишениях и
нужде мы настойчиво стремились к цели. Работа и учеба отнимали столько
времени, что, в сущности, некогда было думать ни о Ксене, ни о Рае, да, мне
кажется, тогда я действительно как бы забыл о них, и на душе было
просветленно, легко, хотя физически уставал иногда так, что вечером, когда
приходил домой, не хотелось ни раздеваться, ни ужинать, я прямо в
гимнастерке, лишь сбросив сапоги и шинель, валился на кровать и засыпал тут
же, мгновенно, ни о чем не думая и не тревожась. Я не повторял слова Раи
"вдохнуть жизнь" и вообще, как мне кажется, не вспоминал о том нашем с ней
разговоре, вернее, о ее упреках, которые вызвали во мне тогда лишь усмешку;