"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

так; как будто долго; но постепенно, хотя спать, как мне казалось, я не
хотел, все расплывчивее и приглушеннее виделись мне картины, все неслышнее
становилось дыхание Раи, и я не заметил, как задремал и заснул. Когда же
проснулся, было утро и Рая, уже успевшая сбегать в магазин за хлебом,
готовила завтрак.
Как только она заметила, что я поднялся и сел на кровати, она подошла
ко мне, вся улыбающаяся, счастливая и совсем непохожая на ту, какой я видел
ее вчера вечером, и сказала:
"Доброе утро, Женя. Как спалось?"
"Ничего, спасибо".
"Сейчас будем завтракать", - прибавила она, глядя на меня все теми же
светившимися счастьем глазами.
Но в то время как она чему-то (я недоумевал чему) радовалась, я
чувствовал себя неловко уже оттого, что сидел перед ней в помятой и
расстегнутой гимнастерке; чтобы не смотреть на Раю, а главное, не выказывать
своего смущения ("Как же я заснул", - говорил я себе, живо припоминая
подробности и морщась), я подтянул сапоги и начал обуваться. Пока накручивал
портянки, Рая стояла рядом, и хотя я не видел ее, а лишь чувствовал, что она
смотрит на меня, но, знаете, стоит мне хотя бы вот сейчас на минуту прикрыть
глаза, как она - вся та, нарядная - снова как бы оживает передо мною. Она
была в голубом, с белой отделкой платье, сшитом, наверное, специально для
этой нашей встречи, и волосы были причесаны так, что делали ее лицо чем-то
очень похожим на прежнее, школьное, какое когда-то нравилось мне, я уловил
это, и на мгновение даже старое и забытое уже чувство к ней будто
шевельнулось во мне, но именно только на мгновение, потому что более всего
занимало меня то, в каком, как мне казалось, нехорошем и двусмысленном
положении я был теперь перед Раей. Оттого, что я не понимал, чему она
радовалась, уже сама эта радость ее вызывала неприязнь и раздражение. "Как
же я заснул, черт!" - продолжал я говорить себе, не находя ничего другого, и
Раины хлопоты с завтраком тоже представлялись мне излишними и ненужными.
"Я тороплюсь", - сказал я Рае, подходя к вешалке и снимая шинель. -
"Все, конец, надо прервать это состояние и мысли", - для себя продолжил я.
"Как? А завтрак?"
"Я тороплюсь", - повторил я.
"Но хоть чаю выпей".
"Не могу".
Я надевал шинель, застегивал пояс и опять не смотрел на Раю; но когда
перед тем, как проститься и открыть дверь, взглянул на нее - лицо ее уже не
светилось, как только что, счастьем; но и ни отчаяния и ни испуга тоже не
было в глазах, а смотрела она тем особенным, присущим только нашим русским
женщинам взглядом, в котором улавливалось не то чтобы смирение, а какое-то
глубокое спокойствие перед тем, что совершилось, и только руки она вновь
держала прижатыми к груди возле шеи, как будто стесняясь, как вчера в минуту
встречи, когда запахнула ворот халата, и пожалуй, лишь только это движение
ее рук выдавало в ней то чувство, какое на самом деле должна была испытывать
она; сейчас я это хорошо понимаю и даже могу вполне представить себе мир ее
мыслей, но тогда, мрачно и поверх ее плеч глядя на невзрачный, старый и
выцветший коврик, прибитый над кроватью, я сказал: "Извини, я тороплюсь.
Извини", - открыл дверь и вышел в коридор. Но в коридоре что-то еще как
будто заставило меня задержаться у двери, я прислушался; в комнате не