"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

"Это почему?"
"Я ненадолго".
"Что значит "ненадолго"? Я просто не отпущу тебя, столько не виделись,
и вдруг ненадолго", - сказала она, все еще сжимая ворот халата, и белые
пальцы ее рук, казалось, слились с таким же белым, чуть удлиненным от худобы
и наклоненным теперь к груди подбородком. Ей надо было переодеться и уложить
волосы, она с беспокойством то и дело оглядывала комнату, где бы можно было
сделать это, я видел ее беспокойство, по не понимал, отчего оно (это ведь
только теперь, задним, как говорится, числом мне все ясно, а тогда не только
это, но и еще многое другое я толковал иначе, чем оно было на самом деле);
взять платье и уйти в общий и холодный коридор она не решалась и, в конце
концов, только слегка поправив перед зеркалом волосы и заколов ворот халата
какою-то перламутровою в виде тоненького листика брошью, принялась
хозяйничать у стола и возле электрической плитки, Лицо ее как бы посветлело,
когда она расстилала на столе скатерть, раскладывала и расставляла тарелки,
стаканы, вилки и ложечки, и я, совершенно не думая о том, как воспримет Рая,
что я смотрю на нее, даже, по-моему, сам того не замечая, что делаю, молча и
внимательно следил за ней; она готовила омлет из яичного порошка; движения
ее были мягкими, красивыми, и происходило это, наверное, как раз потому, что
она, чувствуя на себе мои взгляды, все более обретала уверенность, и минуты
эти были для нее, конечно, минутами счастья. Не то чтобы она старалась, но
все само как-то особенно ладилось в ее руках, и она радовалась этому, была
вполне довольна собой, и когда, улучив мгновение, оглядывалась на меня, все
эти мысли и чувства были как бы ясно написаны на ее возбужденном и немного
раскрасневшемся от этого возбуждения лице. Она включила электрическую
лампочку, чтобы было светлее, и задернула белые ситцевые шторки на окне;
когда омлет был готов, достала бутылку водки и банку консервов со свиной
тушенкой, которые приготовила и берегла, разумеется, для этой встречи, и,
поставив все это перед мной и извинившись, что только вот хлеба маловато,
потому что у нее не рабочая, а лишь служащая карточка и что она тут ничего
не может поделать, попросила открыть консервы и водку.
"Женя, ты же победитель, - сказала она, когда мы, произнеся первый за
встречу и сегодняшний вечер тост, выпили и уже закусывали горячим, еще и не
осевшим омлетом (она-то лишь отхлебнула глоток и, сморщившись и
закашлявшись, поставила стакан на стол; да и потом она только пригубляла и
морщилась, произнося каждый раз: "Боже мой, как только вы пьете ее!"). - Ты
же победитель, - повторила она, - прошел такую войну, выжил, вернулся, ты
должен радоваться, а на тебя скучно смотреть. Ты же победитель, - в третий
раз проговорила она, глазами, всем выражением лица, как я теперь вижу,
стараясь вызвать во мне то самое чувство, какое должно было стоять за этим
словом победитель. - Ты должен радоваться, а ты!.. Ну уж мы ладно, мы
терпели и делали все, чтобы вам было легче там, на фронте, и мы ждали, я
говорю "мы", Женя, не потому, что хочу приобщить себя к какой-то большой,
общей жизни, но поверь, я знаю, что думали женщины, по крайней мере, матери
моих первоклашек, да и сама я, ах, боже мой, да что говорить, мы ждали, что
вот вы, вернувшись со славою, вдохнете жизнь во все это обветшалое, - слегка
рукою она показала на стены и сгорбленный потолок своей барачной
коммунальной квартиры, - заждавшееся настоящих мужских рук, а ты какой-то
угрюмый, мрачный. Что с тобой?"
"Вдохнуть жизнь", - с усмешкою повторил я, не скрывая ее от Раи.