"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

неожиданно! Когда ждала, не приходил, а перестала ждать - явился. Ну проходи
же!"
Еще когда только собирался сюда, я знал, что жила Рая одна, что комнату
эту предоставила ей школа, а что родители так и остались в Чите и лишь
изредка, занятые своими делами, приезжали к ней (или она приезжала к ним), и
теперь, войдя, раздевшись и присев на предложенный стул, не без любопытства,
хотя все с той же, может быть даже заметной для Раи, холодностью и
отчужденностью поглядывал на кровать, шифоньер, стол, на все то, чем и как
была убрана и обставлена комната, и в то же время то и дело вскидывал взгляд
на Раю, которая в совершенной, как мне казалось, растерянности, так и не
выпуская из пальцев запахнутый на шее ворот халата, издали, от дверей,
глядела на меня, она ждала, что я скажу, и я видел и понимал это; более
того, я знал, каких слов она ждала, но слов этих у меня не было, и мне жалко
и больно было смотреть на Раю. "Ну вот, пришел, - с раздражением говорил я
себе, уже не думая о матери, о всех тех причинах, которые побудили меня
прийти сюда (было же в мыслях и такое: "Не только на Ксене все сошлось
клином!"), а сообразуясь лишь с теми чувствами, какие сейчас возникали во
мне и вызывали как раз это самое раздражение. - А для чего пришел? Кому
нужна эта неприятная, по крайней мере для меня, сцена? Ведь я же знал, что
она... я же знал..." - продолжал я повторять про себя. Все те перемены,
которые произошли с Раей с тех пор, как я в последний раз видел ее, я
заметил еще в минуту, когда она только открыла мне дверь, и сейчас - то
первое впечатление, что она похудела, вытянулась и что от прежней школьницы
ничего не осталось, а что передо мною стояла теперь молодая женщина лишь со
знакомыми чертами лица, - то первое впечатление все более утверждалось во
мне, чем дольше мы молчали и смотрели друг на друга. На вешалке, и это я
сразу отметил про себя, когда еще с шинелью в руках подходил к ней, висело
аккуратно надетое на плечики все то же черное, с узким беличьим воротничком
и опушкой понизу знакомое мне пальто, и Рая, уловив мой взгляд, еще тогда, в
ту же секунду, как-то вдруг съежилась, как бы стесняясь этой подмеченной
мною бедности; и халат на ней был хотя чистенький, байковый, но заметно
потертый, и она стеснялась и этого; да и все в комнате было скромно, бедно,
на покрытом клеенкою столе рядом со стопкою ученических тетрадей, которые
она, наверное, только что проверяла, стояла ученическая непроливашка с
торчавшею из нее тоненькой, и, как мне подумалось тогда, еще школьной ее
ручкой, и она, видя, как я оглядываю все это, с тревогою и смущением следила
за мною. Я понимаю, да и тогда сразу понимал, как бы ей хотелось устроить
жизнь и как принять меня, и как раз оттого, может быть, что понимал, от той
все больше возникавшей жалости к ней я чувствовал, как что-то далекое,
прошлое и пережитое вдруг шевельнулось во мне, и я уже не с холодностью, а,
сам того не замечая пока, с участием посмотрел на нее; и сейчас же, знаете,
взгляд этот был принят и понят ею, и она сказала:
"Я рада, Женя, что ты пришел, а то я уже начала думать, что ты совсем
забыл обо мне. Как ты возмужал, боже мой, - ни на секунду не отрывая от меня
взгляда и теперь уже как будто с удивлением продолжила она. - Боже мой! -
громче повторила она, и слова эти, которые прежде я слышал только от матери
и вообще от пожилых людей, с той же естественной простотою, как они обычно
звучали в устах матери, прозвучали в ее голосе. - Чем же угостить тебя? Так
все неожиданно, вдруг!"
"Ничем меня не надо угощать".