"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

пожелав Ксене и Василию Александровичу счастья, я надел шинель, накинул на
плечи теперь уже порожний вещевой мешок и вышел на крыльцо.
Следом за мною вышли Василий Александрович и Ксеня.
К ночи подморозило, перила крыльца схватились тонким скользким ледком,
я почувствовал это сразу, едва положил на них руку, и ощущение холода под
ладонью живо напомнило тот, казавшийся мне теперь далеким-далеким морозный
январский вечер, когда вот так же, разгоряченный, но с совершенно иным
настроением, счастливый, я стоял здесь, на крыльце, на этом же самом месте,
ожидая комбата четвертой старшего лейтенанта Сургина, и, как на гашетку -
"Огонь! Огонь! Огонь!" - нажимал на заиндевелые и начавшие уже подтаивать
под рукою перила крыльца, салютуя своим радостным чувствам, а впереди по
горизонту полыхали зарева пожарищ; и хотя теперь передо мною в ночи не было
горевших деревень, а лишь мирно светились уличные фонари засыпавших
Калинковичей да редкие еще в то время огни витрин - за этими огнями, вдали,
я видел те когда-то озарявшие небо зловещие всполохи войны; инстинктивно, не
знаю сам как, возникло во мне это желание, только я раз за разом, быстро и,
конечно же, незаметно ни для Ксени, ни для Василия Александровича нажал
ладонью на перила крыльца, как на гашетку, точно так же, как тогда, про себя
считая: "Раз! Раз! Раз!" - какое-то страшное, злое чувство охватило меня,
будто стрелял я не просто в пространство, а, как в том заснеженном лесу, под
деревней Гольцы, - по перекрывшим дорогу немецким самоходкам. Но длилось это
всего несколько секунд. Ни Ксеня, ни Василий Александрович, я думаю, даже не
догадывались, что творилось в моей душе, полагая, что я засмотрелся на
ночные Калинковичи, которые были хорошо видны с крыльца, так как изба стояла
на возвышении. Василий Александрович, дружески тронув меня за плечо,
спросил:
"Любуешься? Я тоже долго не мог привыкнуть к этим мирным огням. Бывало
ведь как - папиросу в рукав, да еще и под полу шинели".
"Да, - ответил я как будто Василию Александровичу, но более своему
течению мыслей. - Будем привыкать к новому". И, еще раз пожелав счастья
Ксене и своему бывшему комбату, поднял чемодан и пошел по подмерзшей теперь
дорожке через двор на улицу.
Ксеня осталась на крыльце. Было темно, я не разглядел ее лица, Василий
Александрович же проводил меня до калитки.
"Ты погоди, - сказал он вдруг, когда я шагнул было уже на тротуар, - не
уходи с сердцем, я же вижу, ты пойми, я не мог иначе. Ты вот едешь домой, к
матери, а мне куда было? Сожжено все: ни избы, ни родных, ни деревни,
ничего! И к тому же - ведь я люблю ее", - добавил он, и по тону голоса я
почувствовал, что он говорит правду.
"Желаю счастья", - однако сухо и даже с раздражением, как мне кажется
теперь, ответил я и, ничего не говоря более ему, зашагал по знакомой,
исхоженной днем дороге на вокзал.
Я уходил с чувством, что больше никогда не вернусь сюда, а жизнь за
моей, как говорится, спиною снова уже прокладывала для меня дорогу к этому
дому.

ЧАС ЧЕТВЕРТЫЙ

- Почти двое суток прожил я в станционном дощатом бараке, - продолжал
Евгений Иванович, - прежде чем военный комендант поместил меня в один из