"Анатолий Ананьев. Версты любви (Роман)" - читать интересную книгу автора

неловкости. - Проходите в комнату. Вот Вася-то будет рад, - добавила она,
пододвигая мне стул. - Он на работе, в диспетчерской. А вы завтракали? Могу
угостить картошкой с постным маслом, уж что есть, могу приготовить чай. Да
что, собственно, я спрашиваю, боже мой, человек с дороги, а я спрашиваю.
Посидите, я сейчас". И она вышла, оставив меня одного в комнате.
Не знаю, сколько времени я просидел, ожидая, пока войдет Ксеня и начнет
накрывать стол; минуты эти показались мне долгими, но я был так ошеломлен и
растерян, что не успел ничего разглядеть, что и как было убрано в комнате; я
думал о своем бывшем комбате, который, как сказала Мария Семеновна, опередил
меня, он вставал передо мною таким, каким запомнился в те годы, когда
служили вместе: то вот он на наблюдательном пункте с биноклем у глаз,
молчаливый, решающий все сам, про себя, и отдающий распоряжения лишь
короткими, ничего не объясняющими фразами ("Делать так, и все, и не
иначе!"), то проверяющий стволы орудий на батарее, как вычищены и смазаны
после боя, перед маршем; то вдруг вижу его за ужином или обедом -
единственно когда появлялась на лице его улыбка; мне он нравился таким,
суровым, и я теперь, представляя его себе, не без зависти и не без гордости
смотрел на него, но вместе с тем сейчас я искал в нем то, что могло быть
привлекательным для Ксени, и казавшаяся замечательной тогда суровость его
души, а может быть, черствость, которой я восхищался, представлялась теперь
несовместимой с чистым, добрым и доверчивым сердцем Ксени. "Будет ли она
счастлива с ним? - спрашивал я себя и тут же отвечал: - Нет". Мне не
хотелось думать плохо о бывшем своем комбате, я видел лишь несоответствие
характеров, и было в этом несоответствии что-то обнадеживающее для меня. Но,
знаете, я ошибался тогда, потому что рассуждения мои были продиктованы не
разумом, а опять-таки чувством, мне казалось, что то, что испытываю я к
Ксене, не может и не в состоянии испытывать никто другой, что только во мне
столько нежности и любви, столько доброты, что я могу одарить не только
Ксеню, но весь мир своею щедростью, и что это, что есть во мне, не может и
не должно быть, по крайней мере по отношению к Ксене, ни в ком другом на
свете; к сожалению, думая так в молодости, мы все ошибаемся: то, что есть во
мне, вполне может быть и в другом, и в третьем, и в четвертом. Но я вот так
думал о своем бывшем комбате и, сравнивая его с собою, чувствовал, что я бы
более осчастливил Ксеню, чем он; и чем отчетливее представлял себе это, тем
мучительнее и больнее было на душе. Я сидел неподвижно, склонившись,
обхватив виски ладонями и упершись локтями в колени, и лицо мое, наверное,
было красным от возбуждения, мыслей и чувств; за перегородкой о чем-то
разговаривали Мария Семеновна с Ксеней, я слышал отрывки фраз, смысл
которых, однако, совершенно не доходил до моего сознания; я был занят собою
и говорил себе: "Так вот почему он так долго смотрел на нее тогда, в то
утро, когда она, прыгнув с крыши, лежала на снегу, а я держал на ладони ее
голову, и вон что означали его нежное пожатие и его слова: "До свадьбы
заживет!" Как же я не сообразил тогда? Вот что все это значило", - повторял
я, ясно представляя, как все было в то морозное утро, и какой-то как будто
нерассасывающийся клубок боли все сильнее сдавливал мне грудь. "Зачем я
приехал? Для чего завтрак? Надо сейчас же встать и уйти, да, сейчас же, и
забыть, не думать, все равно уже ничего не вернешь", - про себя произносил
я, продолжая, однако, сидеть все в той же позе, не двигаясь, даже, когда по
звукам шагов почувствовал, что вошла Ксеня и что, остановившись, смотрит на
меня.