"Михаил Анчаров. Этот синий апрель (Повесть)" - читать интересную книгу автора

друг от друга не дел, а обликов? Бывает, что какому-нибудь скоту, умеющему
вызвать симпатию, придают в обществе больший вес, чем великому делу
несимпатичного человека. А почему? Обманули! Мы тебя любили за это и за то,
а ты вон что! И наоборот. Был неудачник - и вдруг удача. Считался
мерзавцем - и вдруг акт благородства, слыл глупцом - и вдруг сделал
открытие. Ходил в беспутных гуляках - и вдруг праведная жизнь, заполненная
работой. Все равно - облапошили! Как же жить, граждане? Во что верить?!
Ах, Чирей, Чирей, голубые глаза, независимый человек закатывающегося за
горизонт Гошкиного детства.
Когда в двадцать седьмом году построили кооперативный дом для рабочего
класса, и дом семнадцать, первая новостройка, первый корабль, поплыл по
переулку, когда очистили двор от строительного мусора и проложили
асфальтовую дорожку вокруг дома (первый асфальт на булыжной Благуше) и по
нему помчались первые трехколесные велосипедисты тех времен, а в окнах
первых этажей затрепетали занавески, и застыли фикусы, и загремели первые
свадьбы, то всей старой Благуше стало ясно, что это всерьез. Стройка-то,
оказывается, всерьез. А где стройка, там и ломка.
Переезжали на грузовике. Памфилий это помнит хорошо: и как внесли
полосатый матрас в пустую желтую комнату, и было солнце, и была первая
машина в его жизни, когда говорили - "автомобиль", а потом с шиком- "авто",
потом совсем уже с шиком - "лимузин", но это не про грузовики, а про форды с
брезентовым верхом и с желтыми целлулоидными окнами, а у грузовиков была
резиновая груша - "би-би", а у лимузинов клаксон - "агру-ры" - так гудели
ребята во дворе. А до этого Памфилий ездил только на извозчике. Один раз
ездил зимой в санках.
Сели с мамой и отцом, и валенки уткнули в сено и закрыли полностью, и
закинули на медный шпенек бархатную петлю. Извозчик тронул вожжи, и лошадь
двинулась плавной рысцой. Приехали в клуб, в кино - первое в жизни.
В зале погас свет - и вспыхнул гигантский белый квадрат. И тут по
квадрату помчался сверху вниз искристый дождь.
- Дождь! - заорал четырехлетний Панфилов.
- Нет, - сказал отец, - еще не началось. Сиди тихо.
Но Памфилий был уже в полном восторге, и вдруг дождь кончился, и по
высокой серой траве пошел под музыку пианино огромный слон, серый и живой, и
Гошка его сразу узнал, потому что у меня зазвонил телефон, кто говорит -
слон, откуда - от верблюда. Что такое телефон, Гошка не знал, а слона знал -
большой зверь в детских горошистых штанах с помочами и в очках, как у
страшной бабки, которая сторожила яблоневый сад возле железнодорожной насыпи
и жила в шалаше из листьев.
- Мальчик, иди сюда.
Гошка вошел в пахучую темноту шалаша, и бабка взяла из груды яблок
светлую антоновку и накрошила ее в стакан с чаем.
- Пей, - сказала она, - с яблоком.
И Гошка пил чай с яблоком, и пахло сухими листьями и керосиновым дымом.
Он еще и не то помнил. Он помнил, как он совсем еще маленький, и ему
скучно в зимний солнечный день одному, и он вышел из квартиры, спустился по
деревянной лестнице и открыл чужую дверь, а там оказались все свои: и отец,
и мать, и соседи, и все сидели за столом с едой и удивлялись, что Гошка
пришел. И сосед спросил:
- Дать ему?