"Михаил Анчаров. Голубая жилка Афродиты" - читать интересную книгу автора

ожидаем. То есть удовлетворены какие-то наши глубинные желания, о которых мы
и понятия не имели.
Неизвестно, как поведет себя человек, столкнувшись с одним и тем же
фактом. Что это означает? Что человек нестабилен, что он что-то вроде тумана
или броунова движения? Нет. Стабильнее человека нет ничего. Только
стабильность его высшего порядка. Все его бесчисленные, не поддающиеся учету
реакции обеспечивают его главную стабильность, которая делает его человеком
и безошибочно отличает его от любого животного вида.
Что же это за отличие?
Не кажется ли вам, что единственное, что делает человека человеком, это
вовсе не способность вычислять, и анализировать, и делать выбор - это умеют
делать машины, не приспособляемость - это умеют даже бациллы, - не кажется
ли вам, что человека делает человеком только его способность к сочувствию,
распространяющаяся на окружающих?
Вы скажете, что это тоже мысль, и, стало быть, - упрощение?
Да, но только в той мере, в которой она выражена словами.
Подберите любой термин, назовите это чувство нежностью, этикой,
душевностью, состраданием, милосердием, совестью, взаимопониманием, каким
угодно словом назовите это чувство - наблюдение останется верным: все
человеческое связано у человека с этим, все звериное или машинное - с
отсутствием этого. Чего этого? Человечности. Человечности!
Так нельзя ли, спросил я себя, не дожидаясь, когда станет известен
механизм человечности, придумать механизм, улавливающий и использующий
симптомы гуманизма? Если есть это чувство - должны быть и его симптомы.
Любое чувство - это процесс, то есть некая энергетика, и,
следовательно, на выходе всегда изменение биотоков. Значит, их можно
записать, получить энцефалограмму любого чувства, в том числе и главного
этого.
Если можно записать энцефалограмму, то ее можно и воспроизвести. Можно
построить генератор, способный передавать на расстояние прихотливую звенящую
энцефалограмму человечности, и она будет накладывать свою синусоиду на весь
спектр человеческих биотоков, и вызывать резонанс, и отзываться эхом в
человеческой душе, и, стало быть, эта задача при всей ее сложности чисто
техническая, а это уже по моей части. Так думал я.
"Послушайте, - думал я, - а разве мы не занимаемся этим повседневно?
Разве вся педагогика, воспитание, школа, семья с самого нашего детства не
занимаются тем же самым? Только они это делают словами, звуками, красками,
которые вызывают образы, а я обойдусь без промежуточного звена и, стало
быть, смогу проще дойти до больших глубин и сделать рефлекс человечности
устойчивым, как потребность".
Но тут передо мной вставал другой вопрос. Где взять образцы?
Кто решится энцефалограмму одного человека сделать эталоном для всех
остальных? В любом случае остается сомнение: а нет ли более высокого
образца? И кроме того, где доказано, что сама человечность статична, не
изменяется, не эволюционирует? Где доказано, что в каждом следующем
поколении не может быть достигнута более высокая ступень? Кто же решится
остановить этот великий процесс и загнать человечность в одну, даже самую
просторную, колодку?
Так возник вопрос о последствиях.
Сегодня уже нельзя отмахнуться от этического смысла науки вообще и