"Михаил Анчаров. Записки странствующего энтузиаста" - читать интересную книгу автора

- Фрутазоны с шампиньонами и эклеры по-флотски.
- А свежие, - спрашиваю, - фрутазоны-то?
- Позавчера были свежие... А вы к вентилятору садитесь за мой стол, за
круглый... Девочки! Первое и второе - два раза.
И ушел.
- Грубиян какой-то, - говорит мой Субъект.
- Что вы, - говорю, - Джеймс? Никогда.
Ну, вошли в зал, сели к вентилятору, у самого окна, и покушали первое и
второе. Фрутазоны с шампиньонами были так себе, зато эклеры по-флотски -
пальчики оближешь. Оближешь и плюнешь. Но уборщицу жаль, тетю Женю.
Сидим, перевариваем, он приободрился - в окошко смотрит, прохожие ноги
разглядывает. А смотреть ни на что - одни брюки. Я ему говорю:
- Вот когда я работал художником в Министерстве торговли, на Кировской,
там был лифт, называется "патер-ностер".
Кабинки без дверей и движутся вверх и вниз, по потребности медленно,
люди на ходу садятся. Поэтому мужчины всегда на работу опаздывали. Соберутся
и ждут, пока секретарши и машинистки вверх едут. Тогда юбки не очень длинные
носили.
- "Патер-ностер", - говорит мой Субъект, - в переводе с латыни означает
"отче наш".
- Неужели? - говорю. - А может, "боже мой"?
- Устройство этого лифта напоминает четки, нанизанные на шнур в виде
замкнутого контура... по которым монахи отсчитывали молитвы - "Отче наш иже
еси на небеси и т. д. и т. п. и пр. и др.".
- Тогда этот лифт можно назвать скорее "мама родная", - говорю, - там
такие картины открывались, если вверх смотреть! А теперь штаны носят.
- Потому рождаемость падает.
- Рождаемость как раз растет... Такая теснотища, - говорю. - Семьи
падают.
- А вам не кажется, что жизнь напоминает этот лифт "отче наш", или,
если хотите, "мама родная"?.. Какое у вас образование?
- Два высших и несколько средних, - отвечаю уклончиво, но неукротимо. -
А как по-латыни "мама родная"?
- Я не знаю, - говорит и хлебом в соль тычет.
- А может быть, "мама мия"?
Тут первое действие кончилось, в зал врываются электрики, пастижеры и
некоторые артисты и артистки, шумят о сверхурочных, премиальных, киноставках
и тащут на столы фрутазоны с эклерами, и перебили наш разговор. И я заорал,
перекрывая шум:
- Чего вам дался этот доктор?!
- Кто-то же должен все это вылечить! - заорал он.
- Что именно?! - ору я.
- Мир! - орет он. - Людское сборище. И я понял, что обрел союзника.
Тут актеры нажрались и поскакали доигрывать второй акт. И я ему говорю:
- Обменяемся идеями. Я полагаю - дело в чем-то очень простом. Он
поколебался и рассказал мне историю своей жизни. Вкратце.
- Где вы работаете? - спросил я. - Нет, нет, я не спрашиваю, чем вы
занимаетесь. Сейчас все системы секретные, тем более темы.
- Ради бога! - сказал он. - Ради бога не смейтесь... Я впал в
совершенное ничтожество. И виноват в этом я сам.