"Михаил Анчаров. Записки странствующего энтузиаста" - читать интересную книгу автора

перспективе, а других не хочешь - сразу опять конфуз.
Композицию, расположенную по перспективе, смотреть страшно, как...
ладно, обойдемся без сравнений.
Профессор Нехт приносил фотографии с картин классиков, расчерченные
перспективной сеткой, и показывал такое количество нарушений, что выходило,
непонятно, почему они классики. Но мы-то знали - классики - закон. А Нехт -
случайность. Когда однажды на зачете я ему сказал, что Ермак у Сурикова
вовсе не висит в воздухе, а возможно, стоит на каком-нибудь выступе и что
вообще перспективу с одной точкой схода мы видим, когда упремся в эту точку,
а если не упираться, то мы по жизни движемся, вертим головой, и значит,
точек бесчисленно. И что "Сикстинская мадонна" тем и хороша, что в ней все
перспективные точки перепутаны, - он бледно улыбнулся и поставил мне, нет,
не двойку, двойка - это пересдача, а тройку. А это избавляло его от встречи
со мной, а меня - от стипендии на полгода, и надо было писать натюрморты в
салон - бра и канделябры и, желательно, фрукты. Где-то они и сейчас висят.
Все дело в отношениях.
Так и учились у этого подсобника. Говорят, сейчас лучше.
Город Переславлъ-Залесский. Монастырь. Озеро. Фабрика кинопленки.
Летняя практика. Храм Александра Невского, облупленный. Ботик Петра
Первого - я его так и не видал. Зато видел, как в небольшом храме Растрелли
приоткрылась железная дверь с засовами и табличкой "Охраняется государством"
и оттуда вышел человек в ржавом фартуке -реставратор, наверное.
Я заглянул в приоткрытую дверь, услышал металлический визг, будто ножи
точат, и увидел мозаичный пол, по которому волокли ящики с пивом, и гвозди и
жесть скребли мозаику, и она визжала, - Вы что же это делаете? - спросил я.
И эхо в полутьме: ете, ете... ете...
- Здесь склад, - ответил мужик из полутьмы. И эхо - лад... ад... ад...
Я прибежал к профессору композиции Василь Палычу, болезненному человеку
с железной волей, и рассказал, что видел - во мне било ключом общественное
негодование.
- Не суйся, - сказал профессор. - Твое дело - композиция.
И эхо - уйся... уйся... уйся... и ция... ция... ция... И я тогда
заплакал вдруг. Как будто вернулся домой.
- Уймись... - сказал профессор.
- Мись... мись... мись... - сказал я. За это он меня остро не полюбил.
А любовь профессора - это 23 рубля на нынешние деньги. Каждый месяц.
Главное -тройку не получить. Отнимут стипендию на семестр - как будешь
покупать винегрет в буфете, батон и сахар с чаем? Искусство - не арифметика,
доказать нечем. А еще и плата за проучение два раза в год. Некоторые прошли
по конкурсу в институт, их тут же из института отчислили. Платить нечем. И
остались либо остервенелые искатели побочных халтур, либо дочки достаточных
родителей. Естественный отбор в действии. Потом эту плату как-то незаметно
отменили. Я и не помню, когда. Халтура - дело серьезное. Прибегает парень:
- Орлы, я халтуру достал, на всех, гигантскую. Даже не верится. Храм
расписывать, денег уйма, писать без натуры, ангелам анатомии не нужно,
краски ихние.
Его тут же вызвали в деканат.
- А где твоя идейность?
- Так ведь халтура!..
- Выбирай, или - или.